голоса. Но постепенно баланс сил сместился в пользу юристов, в руках которых было ядерное оружие судов.

Хотя эти две идеологии все больше расходились между собой, ни одна из них не жаловала идеи, лежавшие в основе кооперативного движения. И утилитаристы, и ролзианцы, и либертарианцы ставили во главу угла интересы индивида, а не коллектива, при этом и экономисты утилитаристской школы, и юристы-ролзианцы больше подчеркивали различия между группами: первые – по признаку дохода, вторые – по признаку социальной ущемленности. И те и другие повлияли на политику социал-демократии. Экономисты утилитаристской школы выступали за перераспределение, диктуемое потребностями; система социальных гарантий была постепенно перестроена таким образом, что связь между правами на социальную помощь и взносами в социальные фонды была разомкнута, и такая обычнейшая человеческая ценность, как справедливость, теперь игнорировалась. Те, кто не платил взносов в социальные фонды, имел преимущество перед теми, кто их платил. Юристы-ролзианцы требовали компенсаций тем, кто оказался социально ущемленным. Так, вопрос о правах беженцев стал главным приоритетом для социал-демократических сил Германии в ходе переговоров об условиях создания коалиции в 2018 году. Лидер партии Мартин Шульц настаивал на том, что «Германия должна соблюдать международное право независимо от настроений, господствующих в стране»[13]. Это выражение – «независимо от настроений, господствующих в стране» – весьма типично для образа мыслей «морального авангарда». Шульц снискал бы одобрение и Бентама, и Ролза, но уже месяц спустя он был изгнан с поста руководителя партии в результате бунта, поднятого рядовым составом партии. Обе эти идеологии игнорируют то, что подсказывает моральный инстинкт рядового человека: взаимная поддержка важна, а некоторые вещи необходимо заслужить, – и ставят превыше всего один только принцип разума (хотя и понимаемый ими по-разному), проводимый авангардом «тех, кто знает, как надо». В отличие от них кооперативное движение как раз исходило из этого нормального морального инстинкта: философской традиции, восходящей к Давиду Юму и Адаму Смиту. Собственно говоря, Джонатан Хайдт самым определенным образом говорит о долге перед этими мыслителями и считает свою работу «первым шагом в возвращении к жизни проекта Юма».

Если левые интеллектуалы отказывались от практических коммунитаристских идей социал-демократии в пользу идеологем утилитаризма и ролзианства, то правоцентристские партии либо застревали в ностальгии с весьма жидкой идейной основой, либо захватывались группами интеллектуалов со столь же невнятными представлениями. Христианские демократы континентальной Европы, типичными представителями которых служат Сильвио Берлускони, Жак Ширак и Ангела Меркель, в основном предались ностальгии; консервативные и республиканские партии англоязычного мира предпочли идеологию. Философии Ролза была противопоставлена философия Роберта Нозика, согласно которой индивидуум обладает правом на свободу, которая выше интересов коллектива. Эта идея естественным образом смыкалась с новым направлением экономического анализа во главе с нобелевским лауреатом Милтоном Фридманом, согласно которому свобода в осуществлении частного интереса, ограничиваемая исключительно конкуренцией, дает более высокие результаты по сравнению с тем, чего можно достичь с помощью государственного вмешательства и планирования. Это направление составило интеллектуальную основу революций в сфере государственного регулирования, которые совершили Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер. Хотя новые идеологии левых и правых позиционировались как диаметрально противоположные, у них была общая черта: представление о приоритете интересов индивидуума и слабость к меритократии: моральному превосходству одной элиты (мыслимой левыми) противопоставлялось практически-жизненное превосходство другой (мыслимой правыми). Героями левых были самые нравственные, героями правых – самые богатые[14].

Что же все-таки случилось с социал-демократией – почему от нее отказались и левые, и правые? В годы ее расцвета, в 1950–1960-е годы, с ней все было более или менее в порядке. Но хотя тогда социал-демократия была ведущим отрядом интеллектуалов, формировавших политику государства, она была детищем своего времени. Она вовсе не была провозвестницей универсальных истин (на что претендуют все идеологии), а выросла из конкретных условий своего времени, и ее идеи могли сохранять силу лишь при сохранении этих условий. Когда условия изменились, ее претензии на универсальность ее рецептов оказались совершенно несостоятельными. К концу 1970-х годов – периода, когда в США и Великобритании был достигнут максимальный уровень социального равноправия – предпосылки ее влияния уже начинали размываться, и восстание масс, которое привело к власти Рейгана и Тэтчер, уже набирало силу. Социал-демократия была у власти с 1945 года до 1970-х годов, поскольку она питалась за счет огромного, неосязаемого и не поддающегося количественной оценке ресурса, накопленного в годы Второй мировой войны: чувства общей принадлежности, возникшего благодаря крайнему напряжению сил наций, принесшему этим нациям победу. По мере того как этот ресурс таял, власть патерналистского государства стала вызывать растущее недовольство и раздражение.

С ослаблением социальных оснований социал-демократии истончался и ее интеллектуальный базис. С появлением нового направления мысли – «теории общественного выбора» – всеведущий платоновский страж, этот строитель планов на будущее для всех, был осмеян и забыт. Новая теория гласила, что решения по вопросам публичной политики – это, как правило, не итог размышлений удалившихся от мира святых, а результат взаимного давления и уравновешивания разных групп интересов, включая самих бюрократов. На бескорыстие планирующей инстанции можно было рассчитывать только до тех пор, пока людьми, принимавшими решения, двигало страстное желание защищать интересы всей нации, характерное для людей военного поколения. У утилитаризма как философии еще остаются отдельные группы приверженцев, но уже есть немало работ, в которых он подвергается уничтожающей критике[15]. Критике со стороны философов вторила критика со стороны таких социальных психологов, как Хайдт, показывавших, что ценности утилитаризма – это отнюдь не всеобщие истины. Подавляющее большинство человечества – это не корыстные тупицы, которых воображают в своих работах экономисты утилитаристской школы, а люди, которые, помимо заботы о ближнем, ценят также справедливость, верность, свободу, почитание святынь и иерархию. Обычный человек ничуть не более эгоистичен, чем представители социал-демократического авангарда, – он просто более разносторонен.

После того как новое либертарианство правых оказалось и более пагубным, и менее эффективным, чем ожидалось, левые вернулись к власти – но не к коммунитаризму. Теперь в них заправляли новые идеологи. Судя по всему, новый авангард вытеснил сторонников коммунитаризма, даже не заметив этого. Но это заметили простые люди – не в последнюю очередь потому, что некоторые из отстаивавшихся авангардом мер после того, как они перестали учитывать интересы местных сообществ, стали вредными и непопулярными. Авангард управлял государством, сидя в процветающих столичных центрах и направлял социальную помощь тем группам населения, которые он считал наиболее нуждающимися: «жертвам». Теперь новые тревоги появились и у тех слоев населения, которые часто «не добирали баллов» по формальным критериям социальной ущемленности, хотя видели при этом, что и их жизнь становится хуже, – как в абсолютном