И именно Иван сказал мне, что мой отец умер в доме. Он сказал: его нашли в ванной комнате скрюченным, старым… Будто из него выпили жизнь.

– Если не хочешь, друже, закончить, как батя, – сказал он мне выходя из той самой комнаты, – тебе нужно жить.

Я узнал о смерти отца, когда Иван поправлял причиндалы.

Иван, Иван, мой дорогой друг. Скорее всего, он уже давно мертв, но я всегда, отрицая законы природы, настраиваю себя на то, что он все еще жив. После того что мы пережили вместе, этот парень просто обязан жить долго и очень счастливо.

Иван был добрым. Вернее, он хотел казаться суровым и строгим, но я слишком хорошо его знал, чтобы в это поверить. Он мог рассказывать жестокие кровожадные вещи, что он с удовольствием и без всяких колебаний пристрелил бы на охоте медведя или, скажем, вспорол кабану брюхо, но стоило ему только увидеть бездомную кошку, как он расплывался в улыбке, словно масло, и бежал в дом, чтобы вынести ей молока. Еще он в парке кормил птиц. Да, собирал дома оставшийся после обеда хлеб и отправлялся в городской парк, чтобы птички позавтракали. Еще он давал милостыню, помогал пройти старикам через дорогу, тягал мамочкам коляски через ступени, уступал место в общественном транспорте – в общем, делал все эти отвратительные вещи, что делали его ужасным и коварным злодеем. За это я тоже его любил. Иван был как неуклюжая обезьяна и занимал слишком много места в машине, а также никогда не отдавал долг, но это был самый добрый и бескорыстный человек, которого я когда-либо знал.

Поэтому, даже если бы у меня было еще сто друзей, с проблемой я непременно отправился бы к Ивану.

Я продрог до костей, меня сжимал силой ледяной ветер, словно в меня тыкали острым кинжалом. Я уже поднял вверх плотную проволоку и открывал калитку, чтобы войти, но тут на веранде появился мой друг. Он широко открыл заднюю дверь, ведущую из кухни, а потом зашел снова в дом. Через минуту он вышел, катя перед собой инвалидное кресло. В нем сидела девочка.

Из-за того, что мы с Иваном виделись всего раз в неделю, мы старались при встрече не говорить о плохом. Мы больше посвящали этот день смеху и пиву. Он рассказывал, что у него семилетняя дочь, но никогда не говорил, что она инвалид.

Я видел, какие тоненькие и хиленькие у Милы ножки. Их обтягивали шерстяные плотные колготки, увеличивая в объеме, но даже под пятисантиметровым «ковром» они выглядели как безжизненные ниточки. Иван докатил коляску, а потом прижал ее к столу. Следом вошла в дом Ранка, а когда вышла – в руках несла торт с зажженными свечками. У Милы был день рождения.

Иван ничего не сказал мне, потому что не хотел, чтобы я приходил. Он не хотел, чтобы я видел Милу такой.

Девочка улыбалась, но было заметно, как ей трудно это дается.

Ранка медленно несла торт, и все пели ребенку знаменитую поздравительную песню. Только по-сербски она звучала, как «Сречан роджендан». Они разрезали торт, Миле достался самый красивый кусок, на котором вверх завивалась розочка. А после они подарили ей собаку. Белого щенка, который облизывал девочке лицо, пока та смеялась.

Иван сел и закурил. Он тянул в себя сигаретный дым, а когда выдыхал, густые клубы пропадали во тьме. Я не мог представить, что он чувствовал. Видеть своего ребенка таким… его сердце, должно быть, выло. На всех их лицах цвели улыбки, но это была лишь оболочка. Они поздравляли дочь и смотрели, как ее лижет собака, но их глаза горели от навернувшихся слез.

Войти я так и не решился.

Я спал до самого вечера. Лежа смотрел, как деревья в окне оставляют за собой тень на белых стенах моей комнаты. В кровати я обдумывал все, что увидел в кабинете отца. Я анализировал случившееся со мной происшествие. Я подумал: если бы картина с девочками была такой опасной, как я себе вообразил, почему тогда отец не избавился от нее? Почему держал ее под замком? Или ее нельзя было сжечь? Или она была просто на батарейках и когда улавливала движения, то картинка менялась? Такой запатентованный трюк большой корпорации. Вопросов было много. И единственным способом все узнать было снова пойти в кабинет.

Я встал с кровати и зашел в спальню отца. Со стола взял дневник, сел на кровать и снова его открыл. Стал читать. Хотя больше там было картинок, чем слов.

Конечно, мои глаза лезли на лоб.

Что было в твоей голове, отец? Не пойму.

Сначала я внимательно изучал картинки, смотрел, с каким чувством он их рисовал. Будто бы был уверен в существовании всех этих невероятных существ. Потом я пару раз пролистал дневник, как толстую пачку денег. Я стал думать над тем, что он написал.

Стало быть, я в это время еще не родился, а уже тогда у него были проблемы.

Стало быть, 13 лет он куда-то перемещался. Вопрос был – куда?

Потом я застыл над надписью:

Всего на одну секунду в голове проползла мысль: а что, если он имел в виду картину с девочками? И куда-то переместиться можно было сразу за ними? А? Как вам такое? Я что, тоже спятил? Нет-нет, эту идею я сразу откинул и запер ее далеко-далеко в своем подсознании.

Но если бы отец был сумасшедшим – что я уже на сто процентов принял, – тетя Агата бы обязательно это знала. В ее адекватности-то я был уверен. Но она ни разу за всю нашу с ней жизнь не сказала о нем плохого слова. Тем более что у него поехала крыша. Думаю, я бы обязательно такое запомнил. Она снова и снова говорила, что он меня любит, и как хочет уберечь, и какой он самый лучший парень. Стало быть, она с ним общалась.

Я вздохнул. Зажал дневник под мышкой, спустился в кухню, сделал себе чай и не спеша снова поплелся на второй этаж дома. Я стоял между кабинетом отца и своей спальней, спокойно попивая из кружки.

Надо было во всем разобраться, и я зашел в кабинет.

⁂

Я прошел, дернул выключатель, свет сразу включился. На этот раз кресло не дергалось, и я не слышал странных звуков. Теперь мне не было страшно.

– Посмотрим, что тут у нас, – сказал я, ставя кружку с чаем на стол.

Вчера, когда я в ужасе выбежал, я не запер картину, и теперь она сразу открылась моему взору. Девочки на ней горько смотрели вниз. Я хотел хорошенько их разглядеть. Что-то в этой картине было не так. Я это чувствовал. От нее исходил какой-то странный жар. Тепло, энергия – не знаю что именно. Я просто это чувствовал.

Я ее снял и поставил рядом. За ней ничего не было. Только стена. Не знаю, что я ожидал увидеть… может быть, дверь или, скажем сейф. На всякий случай я уперся руками в стену и с силой надавил. Ничего. Потом стал стучать по ней в надежде, что в каком-то месте окажется пустота и тогда я выломаю стену кувалдой. Но она была литой и плотной. А потом я взял свою кружку и вылил на нее чай. Возможно, я надеялся, что из-за жидкости что-то изменится, но ничего не произошло.