Роза толкнула дверь в свой подъезд. В вестибюле, пол которого покрывал линолеум, стоял ветхий столик с пестрой россыпью писем и листовок. На стене висело объявление, гласившее: «Женщинам III–VI классов после 18:00 вход воспрещен».

В воздухе стоял кислый запах, и Роза невольно попыталась разделить его на составляющие. Похоже, помимо всегдашних капусты и мастики для пола, присутствовали вкрапления уксуса и жареной рыбы. Опасный запашок. В отсутствие мяса граждане иногда поддавались искушению выловить ужин в Темзе. Хотя рыбная ловля без разрешения запрещалась, голод и нужда пополнить чем-то скудный паек часто толкали рыбаков-любителей попытать счастья под покровом темноты. Как правило, их обнаруживали патрули, притаившиеся под опорами мостов или в тени деревьев на набережной, а потом трупы рыбаков плыли по реке вместе с остальными отбросами общества: самоубийцами, отчаявшимися женщинами и пьяницами. Однако даже если удавалось ускользнуть незамеченными и приготовить свой улов, все равно оставался риск, что бдительный сосед или дворник обнаружат преступника по запаху.

Включив свет, Роза захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней спиной, оглядывая свое скромное жилище: кровать, стул, отделенный перегородкой кухонный закуток с плиткой. Потрепанные фотографии Лондона при старом режиме: зеленый сквер с прихотливой оградой, разукрашенные витрины магазинов, фургоны с рекламой хлеба, колбасы и чая. Затертый оранжевый коврик на полу перед газовым камином, а у окна — шаткий, изъеденный древоточцами письменный стол, сидя за которым можно обозревать верхушки платанов на Гордон-сквер.

Мебель была дешевой. Теперь не только она, но и все остальное, включая одежду и еду, изготавливалось из копеечного сырья. Лучшая древесина — дуб, ясень и вишня — отправлялась куда-то на континент, как и качественные продукты, и строительные материалы. В Союзе приходилось довольствоваться тем, что оставалось.

Роза не огорчалась. Собственная отдельная комната — уже роскошь.

Бросив в чашку пакетик с чаем, оставленный утром сушиться, она поставила на плитку чайник. Затем, приготовив себе чай, сунула в газовый счетчик союзную марку, скинула туфли и уселась в кресло, поджав под себя ноги. И только теперь, глядя на дрожащие фиолетовые огоньки медленно разгорающегося камина, позволила себе задуматься о том, что, словно навязчивая тень, преследовало ее весь день.

Зачем ее вызывает комиссар по культуре?

Тучный, краснолицый, подверженный внезапным припадкам ярости комиссар Герман Экберг своим скверным характером был обязан отчасти наследственности, а отчасти — несчастному случаю на конной прогулке в Гайд-парке: тогда он повредил позвоночник, в чем винил всю Англию.

Комиссар по культуре протектората Экберг подчинялся непосредственно Йозефу Геббельсу, президенту Имперской палаты культуры в Берлине. Когда рейхсфюрера СС Гиммлера сделали преемником Вождя, после предательского бегства Геринга в Россию в 1945 году, в Министерство культуры внедрили сотрудников СС, которым совершенно не подходила такая работа.

Экберг яро ненавидел свою должность. Не скрывая обывательских взглядов, он презирал искусство, музыку, не говоря уже о литературе и театре, и, как некогда римляне, считал Англию захолустными задворками Империи. Омерзительная еда, еще более омерзительная погода — однако политическая ситуация, сложившаяся с созданием Союза, требовала проявлять к работникам хотя бы видимость уважения, не полагавшегося представителям других покоренных народов.

По всем этим причинам Экберг постоянно пребывал в дурном расположении духа.

У Розы возникло отчаянное желание немедленно позвонить Мартину. Она вызвала в памяти его мужественное лицо, представила, как он будет успокаивать ее, словно семейный врач — спокойный хрипловатый голос с легким немецким акцентом: «Вызвали на прием? И чего волноваться? Боже мой, можно подумать, что ты таскаешь из конторы канцелярские скрепки! С какой стати волноваться человеку, который ни в чем не виноват?»

Она подняла было руку к трубке, но тут же опустила ее. Помимо того что Мартин строго запретил звонить ему по телефону, сейчас он в заграничной командировке и вернется только через два дня.

К тому же что-то подсказывало ей, что вызов как-то связан с самим Мартином.

Глава третья

Прелюбодеяние.

Из всех двойных стандартов, столь рьяно практиковавшихся в верхних эшелонах рейха, отношение к сексу стояло на особом месте.

Неофициальные внебрачные связи процветали. У большинства высокопоставленных чиновников — и женатых, и холостых — были любовницы, благо эти мужчины могли выбрать себе любую гели. В то же время официально это строго запрещалось, а в последнее время неодобрительное отношение к связям на стороне дошло до высочайшего уровня.

С годами и без того монашеские наклонности протектора еще более ужесточились, и он публично заявил, что ему неловко ужинать за одним столом с любой женщиной, кроме своей жены. Несмотря на фамилию, Розенберг не был евреем, однако подозрения в еврейском происхождении, преследовавшие его всю жизнь, лишь усиливали его одержимость чистотой крови и убеждение, что супружеская измена заслуживает смертной казни. Да, режим всеми силами борется за повышение рождаемости, но святость брака важнее.

Роза тоже не одобряла супружеские измены, но год назад, в тот день, когда на нее обратил внимание помощник комиссара по культуре Мартин Кройц, ей это не помогло.

Подсознательно она ощутила смутный интерес еще до того, как увидела его. Едва уловимая волна повернутых голов и перешептываний следовала за ним, пока он шел к ее столу между рядами машинисток под стрекот пишущих машинок и звон телефонов. Щегольская форма с орлом над нагрудным карманом и повязкой с черной буквой «А» на красном фоне на рукаве притягивала взгляды. Со всех сторон слышались шепотки и смешки. Что такая важная персона забыла у стола скромной молодой сотрудницы министерства? А уж тем более сам красавчик Мартин Кройц, резко выделявшийся своим загорелым улыбчивым лицом на фоне бесформенных баварцев и угрюмых тонкогубых пруссаков в очках с тонкими оправами, населявших верхние этажи всех министерств правительства и не интересовавшихся ничем, кроме показателей и отчетности. Кройц излучал грубоватую мужественность, в нем было что-то итальянское. Если бы ему нравилась опера, то уж точно Верди, никак не Вагнер.

В отличие от других чиновников министерства, демонстративно разговаривающих исключительно на своем родном языке, Кройц обратился к Розе по-английски, что еще добавило таинственности. В принципе родной язык не запрещался, но и в школах, и в конторах говорили на официальном языке, и большинство чиновников разговаривало только по-немецки.

— Нельзя ли с вами побеседовать, мисс Рэнсом? С глазу на глаз, если можно.

— Мне взять?.. — она кивнула на папку для стенографии.

— Что? Нет-нет. Это не понадобится.

Он провел ее сначала по мрачному коридору, а потом мимо сидевшего перед его кабинетом одетого в форму секретаря Отто Коля — свиноподобного саксонца с короткой щетиной волос на голове, с плохо скрываемым