– Может, я лишняя? – строго спросила мама.

– Ну что вы, что вы, Мария Евгеньевна! – испугался перепачканный человечек. – Директор мне знаете что сказала? «Лялькин, – говорит, – госпожа Демидова желает неофициально посетить выставку. Разве мы можем, Лялькин, отказать в просьбе известной меценатке?!»

– Кто нас проводит? – оборвала его мама.

– Я дам вам хорошего, даже великолепного специалиста, она все покажет. Зовут Лариса Сергеевна, кандидат искусствоведения. Только вы уж извините, она много о себе понимает. Будет фыркать, но вы не обращайте внимания.

– Ничего, у меня особенно не пофыркаешь, – успокоила мама Лялькина. – Где она?

– В музее. Не пожелала к вам выходить, – взвизгивая от усердия, наябедничал перепачканный человечек. – Я же говорю, много из себя воображает. Пойдемте, Мария Евгеньевна.

И он, сделав приглашающий жест, засеменил к служебному входу.

«Миллионеры» вышли из машины и отправились за ним, оставив Валеру-Джиханшу скучать за рулем.

– Кто такой Юрий Ремизов? – на ходу спросил у мамы Блинков-младший.

– Тебе же сказали: художник. На самом деле он был контрразведчик, но мало кто знает об этом, – сообщила мама. – Его расстреляли по ложному обвинению в тридцать седьмом году. Все картины пропали. Только за границей осталось около десятка и у нас две… Теперь одна, – поправила себя мама. – Но уж ее-то не украдут.

– Почему ты в этом так уверена? – удивился Блинков-младший.

– А потому что она висит в кабинете у начальника контрразведки. Это ремизовский автопортрет.

Много воображающая из себя Лариса Сергеевна сидела в крошечном кабинетике, заваленном старыми книгами и альбомами. На расфуфыренную маму и Блинкова-младшего она смотрела со спокойным превосходством. Лялькин подбежал к Ларисе Сергеевне и зашипел:

– Встань, встань!

Кандидат искусствоведения отмахнулась от него, как от мухи.

На столе перед ней лежал альбом, раскрытый на пожелтевшей черно-белой репродукции с картины. Блинков-младший пригляделся: какая-то мешанина из кусков гармошки, нечеловеческих глаз с вертикальными зрачками и кривых рогов. Почему-то смотреть на картину было весело. Хотя сами по себе эти рога-глаза-гармошки не имели никакого смысла: не карикатура, а забавная белиберда.

– Юрий Ремизов, «Коза с баяном», – с ходу определила мама.

Взгляд Ларисы Сергеевны потеплел.

– Откуда вы знаете? Это каталог выставки двадцать второго года в берлинской «Ван Димен галерее». Он выходил вообще без иллюстраций. Всего в пять экземпляров были вручную вклеены фотографии. И все эти экземпляры наперечет.

– Значит, у меня есть шестой, – не моргнув глазом ответила мама.

Лариса Сергеевна была потрясена.

– Вы настоящий коллекционер! – выдохнула она. – Знаток Ремизова! А мне о вас наговорили бог знает что…

– «Дамочке… некуда деньги девать. Покупает подряд и шедевры, и мазню, потому что ничего не соображает…» – подхватила мама. – Так говорят обо всех богатых коллекционерах. Но уверяю вас, любезнейшая Лариса Сергеевна, не все состоятельные люди – дураки!

Любезнейшая Лариса Сергеевна смущенно улыбнулась и развела руками. Мол, я и не говорила, что вы дура. Это злые языки, которые, как известно, страшнее пистолета.

Мама в ответ улыбнулась еще шире и скомандовала:

– Гогочка, сбегай за пирожными! Видел, на углу кондитерская?

– Что вы, что вы, какие пирожные?! – замахала руками Лариса Сергеевна. Хотя и ребенок понял бы: она отказывается из вежливости, а на самом деле не прочь поболтать за чаем со знатоком Юрия Ремизова.

А мама, закрепляя успех, повела бровью на перепачканного человечка:

– Спасибо, вы мне больше не нужны. Кандидат искусствоведения засияла. Судя по

всему, Лялькин был ее начальником, причем ужасно нелюбимым. Ей понравилось, что мама обращается с ним так по-хозяйски.

Перепачканный человечек церемонно распрощался с «уважаемой Марией Евгеньевной» и тронул Блинкова-младшего за локоть.

– Пойдем, Гогочка, я тебе кое-что объясню. Чужое имя, произнесенное чужим, не маминым голосом, звучало совсем незнакомо.

– Я не Гогочка, – механически буркнул Блин-ков-младший и тут же сообразил, что выдал себя!

– Он Георгий, – мгновенно исправила ошибку сына мама-контрразведчица и нарочно вынула из сумочки остаток венесуэльских долларов, всю пачку.

Лялькин жадно уставился на американские денежки. Если он и заметил оговорку «Гогочки», то сразу же о ней забыл. А мама, как будто вытащив доллары по рассеянности, убрала их в сумочку, достала рубли и щедро отвалила Блинкову-младшему на пирожные.

Пока перепачканный человечек довел его до служебного входа, с Блинкова-младшего семь потов сошло. Он боялся снова проговориться. А Лялькин, кажется, не умел молчать. «Миллионерши» не было, и он лебезил перед ее сыном:

– Добрая у тебя мама, правда?

Блинков-младший задумывался. Скажешь «добрая», а вдруг эта незнакомая Мария Евгеньевна окажется ведьмой, каких свет не видывал?

– Для кого как, – находил он уклончивый ответ.

– Для музея очень добрая! – восклицал перепачканный человечек.

И опять было непонятно, что сказать. Настоящий-то Гога, конечно, знал, почему его мама добрая именно для музея. А Блинкову-младшему приходилось тупо повторять:

– Я и говорю: для кого как.

Наконец у служебного входа Лялькин объяснил пустяковину, из-за которой пошел провожать Блинкова-младшего:

– Смотри не захлопни дверь. А то, когда будешь возвращаться, ее без ключа не откроешь, а звонок у нас не работает из-за ремонта. Мы сделаем так… – Лялькин распахнул дверь и подложил под косяк половинку кирпича. – Вернешься – не забудь кирпичик вынуть и закрыть дверь. Только осторожненько, не хлопай. Здесь ручка вылетает.

Замок был дорогой, с блестящими бронзовыми накладками, разукрашенными резьбой. А ручка – случайная, алюминиевая.

– Сломался? – спросил Блинков-младший. В его положении лучше было задавать вопросы, чем отвечать.

– Стащили ручку, – печально сообщил перепачканный человечек. – Кому она понадобилась без замка? Только маме не говори, а то расстроится. Я специально держал дверь открытой, чтобы она не заметила.

Блинков-младший опять ничего не понял. Почему, миллионерша, должна расстроиться из-за ручки от замка? Чтобы не говорить на скользкую тему, он поскорее распрощался с перепачканным человечком и побежал за пирожными.

Похоже, Лялькин остался в уверенности, что сынок «миллионерши» страдает кретинизмом в нетяжелой форме, которую можно перенести на ногах.