Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что?
Он берет у меня карандаш.
— Мост видишь?
— Ну?
— Ну и забудь о нем. Он, брат, только на картах и остался. И по проселку твоему никто теперь не ездит. Он же на хутор вел. А теперь хутора-то нет, угли одни. А дальше вообще болота. Так что, брат, на паровик не рассчитывай. На четвереньках по шпалам — дело более надежное.
— Подожди. — Я стряхиваю с плеча руку Клименко. — Откуда ты знаешь про мост?
— Да ты что, с луны свалился? — недоумевает Клименко. — Хотя постой, ты же недавно в дивизии. Там, брат, немец прошел.
Вот оно что!..
— А если, допустим, — уже не столь уверенно продолжаю я, — если в обход податься, на Лисичанск?
— Тебе сколько суток Лев Ильич отвалил на всю эту музыку?
— Пять.
— Сам просил?
— Да.
— Ну и дурак, — спокойно констатирует Клименко. — Лишний день в запасе всегда не мешает иметь. Вот бы и пригодился для Лисичанска.
Черт возьми! Действительно, пяти суток маловато. Но Прут уехал на совещание в политотдел штаба армии, возвратится не скоро. Продлить командировку некому.
— Слушай, Алешенька, — неожиданно вмешивается Гельтур, — а почему бы тебе не плюнуть на мост?
Я поднимаю голову.
— Уже плюнул. Буду добираться через Лисичанск.
— А почему бы тебе, Алешенька, — с нарастающим торжеством продолжает Гельтур, — не плюнуть на Лисичанск?
Что он там еще придумал? Впрочем, об этом я узнаю минуты через три. Нужно же человеку время, чтобы поплясать на костях ближнего своего...
Через три минуты Гельтур наконец добирается до сути дела. Оттеснив меня и Клименко, он склоняется над столом.
— В лесу пока не развезло? — энергично спрашивает Гельтур.
— Не развезло.
— Значит, ты выйдешь к реке. Лед пока держится?
— Держится.
— Тогда зачем тебе мост?
Гельтур чувствует себя стратегом. Его руки с длинными пальцами парят над картой.
— Перейдешь реку вот здесь — и топай на Кременное, пока ноги несут!
Что ж, пожалуй, он прав. Лисичанск отпадает: на этот вариант у меня просто не хватит времени. Значит, план Гельтура лучший, хотя бы потому, что он единственный. Клименко, если судить по движению бровей, тоже думает так.
— Ну, что ж, — говорю я максимально кислым тоном, — пожалуй, можно и так.
— Можно и так! — возмущается Гельтур. — Ты лучше скажи мне, как можно еще?
Я пожимаю плечами.
Теперь остановка только за солдатом, который пойдет со мной. Еще вчера я позвонил в полк и попросил прислать парня получше, из взвода пешей разведки. Дело мне предстояло нелегкое — на такое опасно идти одному. Солдат должен вот-вот явиться. Кстати, не он ли это?
Потеснив плечом в дверях нашего конюха, в комнату прокуратуры бочком вваливается розовощекий богатырь. И как только сходится шинель на такой широченной груди! Ушанка на голове у парня сидит прямо, без лихости, основательно. Вещевой мешок набит до отказа. На коротком ремне тускло поблескивает вороненой сталью новый, словно со склада, трофейный автомат. Богатырь докладывает, обращаясь к Клименко, как к старшему в звании:
— Ехврейтор Хвыленко. Прибыл по вашему приказанию!
— То к нему, — кивает на меня Клименко.
Я подхожу к солдату, протягиваю руку.
— Лейтенант юстиции Кретов.
Лапа у парня, как тиски.
Я переспрашиваю:
— Так как ваша фамилия?
— Хвыленко, — басит он единым дыханием.
И вдруг, вскинув руки к поясу, поясняет:
— Руки в боки — хвы, Хвыленко.
— Филенко, значит?
— Так точно.
Шерлок Холмс провалился под лед
Мы спускаемся к реке. Берег высокий, обрывистый. Сапоги сбивают каменную крошку, живые шуршащие струйки стекают вниз. Год назад в альплагере инструктор рассказывал нам о том, как коварны осыпи, и мы принимали это всерьез. Забавно!
Мы идем какой-нибудь час, а фронт уже кажется далеким-далеким. Где-то аукают два орудия — словно в другом мире. Облака плывут над нами, сквозь серое и белое уже густо проступает синева. В этих местах река похожа на заячий след: кружит, петляет, бросается из стороны в сторону. Пожилой ездовой Галкин, который знает абсолютно все, даже больше, чем Гельтур, рассказывал мне, какой здесь бывает разлив. Река затопляет все окрестные низменности и становится похожей на озеро, заросшее камышом. Только вместо камыша верхушки затопленных деревьев...
Сколько дней осталось до паводка? Хоть бы не меньше пяти!
Спустившись с обрыва, мы долго бродим по низине — отыскиваем место для переправы. Продираемся сквозь густой кустарник, еще по-зимнему жесткий и ломкий, и он мстительно хлещет нас, норовя ударить по лицу.
Кажется, бродим мы напрасно: лед отошел от берега уже повсюду. Он лежит на реке, как огромный белый плот.
В просветах сквозь мутноватую воду видно, как шевелится на дне какая-то жухлая растительность да лохматится мох на рыжих камнях.
Что ж, будем прыгать. Я разбегаюсь, отталкиваюсь посильней... Ничего, держит! Трещит, а держит.
Филенко тоже прыгает. Из свежей трещины у него под ногами быстро сочится вода.
Теперь вперед, скорее вперед. Но скорее не получается. Делаю три шага — лед трещит. Иду в сторону, а там лужица. Местами снег серый, местами белый, где же лед надежней? Серый — это, наверное, от воды. Так что, пожалуй...
— Товарищ лейтенант, — говорит Филенко, — а ну я...
Он быстро идет впереди, уверенно отклоняясь то вправо, то влево. Мы делаем хитроумные зигзаги. Улыбаясь, солдат поясняет:
— Ще от таким пацаном по льду бигав. Наша школа за ричкой була...
И вот перед нами поросший лесом другой берег, который через пять шагов станет нашим берегом. Вернее, через четыре шага и один прыжок. Первым прыгает Филенко.
— Ось тут повужче, — говорит он мне уже с берега, показывая пальцем.
— Да ладно...
Я снова разбегаюсь, снова отталкиваюсь изо всех сил. Под ногой — словно вата, толчок не получился. А, черт! Успеваю забросить на берег свою полевую сумку... Филенко тычет мне приклад автомата... Плеск, холод, ледяные брызги в лицо...
Цепляясь за ветки кустарника, выбираюсь из воды. Впрочем, «выбираюсь» — понятие относительное. Вода в сапогах, в шинели, в гимнастерке. Вода течет по мне. И холодно, до чего же холодно! Только ушанка сухая.
А ведь все шло так хорошо! Один неверный шаг, в самом прямом смысле слова, — и все пропало.
Ну, что делать? Идти дальше? Пока доберемся до