Подросток молчал, так что казалось, он не сердится. На лице его почему-то отражались радость и какое-то устрашающее веселье. Глаза горели жадным блеском. Он без конца поглядывал в сад. Глянет на ребят и тотчас обернется, словно боится, что оттуда выскочит кто-нибудь, выбежит его отец и возьмет расправу за растоптанный стог в свои руки. Все трое ожидали, что будет дальше.

Несколько мгновений царила тишина, теперь даже выражение жестокого веселья исчезло с физиономии Балинта; мгновенья катились впустую. Подросток обернулся, вроде как по привычке, проверить, нет ли кого сзади. Нет, не было. Только недвижный бессмысленный сад.

Парень прошел за вилами. Нескладный подросток, чуть ли не толстый и рыхлый, в свои юные годы почти сплошь волосистый. Одет он был в майку, так что шерстистость его была хорошо видна. Пока они шли от дома, он молчал и остановился лишь у разворошенного стога. Журка рассчитывал, что сейчас они примутся за работу, и тогда помогут ему сложить стог, а заодно и покажут, как это делается. Но парень заявил, что помощь ему не нужна, все равно они не справятся, и вообще, уж не надеются ли они отделаться этакой малостью?

— Тогда что же будет? — поинтересовалась Лили. Голос ее звучал обиженно. — Чего ты хочешь, Андор?

Младшего Балинта звали Андором, но никто его так не называл. И сейчас оно пришлось явно не ко двору. Журка почувствовал всю неуместность фразы. Еще ему подумалось, что Лили перепутала имя, этого здоровенного парня зовут не так, поэтому имя Андор и не подходит ему. Но… сколько ни думай, другое, более подходящее имя не приходило ему на ум.

Провинившимся было велено встать на колени против солнца, вытянуть распростертые руки ладонями вверх — поза этакого Христа, занимающегося гимнастикой. Сперва забава показалась им смешной. Журка не мог понять, зачем они подчиняются приказам Андора, отчего бы им не сбежать. Младший Балинт — бегун никудышный, ему нипочем не догнать их. Они убедились в этом еще в прошлом году, в день поминовения всех усопших. Стащили у него освященную тыкву и давай гонять ее между могил. Неповоротливый малый, конечно же, сразу отстал…

Журка смотрел на солнце. Глаза он зажмурил, но веки все равно горели огнем. Он отказывался верить, что это он и все это происходит с ним. Держать вытянутыми руки было неудобно, они налились тяжестью, их тянуло книзу. И тогда Андор ударил его впервые.

— Держи руки, говнюк сопливый!

«На кой шут надо было с ним заговаривать!» — подумал Журка. Он испытывал почти физическую боль при мысли о том, что они еще вздумали оправдываться перед ним. Глаза щипало от пота. Теперь закололо в боку — трудно было держать прямо вытянутые руки. На шее, сбоку и сзади свело мышцы — до того хотелось лечь. Скопившийся в промежности пот стекал вниз, разъедая кожу. Нестерпимо хотелось почесать бедро.

— Не смей двигаться! — заорал Андор.

Лили и Журка застыли на коленях, словно пригвожденные к невидимому кресту.

Журку пронзило давнее воспоминание: ведь в таких случаях полагается плакать. Но он не мог выдавить из себя ни слезинки. А между тем ему было страшно, очень страшно. От усталости, боли и страха у него дрожали руки, дергались бицепсы. Он глянул на руки — увидел, как мышцы ходят ходуном, и все же горло не было перехвачено спазмом. Он не понимал почему. Почему же нет? Затем снова поймал себя на мысли, что все еще не в силах поверить: все это происходит в действительности. Вот это — он. Рядом — Лили. Их истязает Андор. Он и не собирался прощать их, наоборот — поставил на колени. Журка был не в состоянии представить себе, что это он жарится на раскаленном солнце, все это происходит с ним, и он не знает, не ведает, что еще ждет его впереди. Долго ли еще намерен Андор забавляться ими как послушными куклами? И вообще, чего он хочет?

Журка обернулся — в ответ парень заорал:

— Стой, не вертись, мать твою так!

Зрачки глаз его сверкали как раскаленные, даже грубые оклики сопровождались счастливой улыбкой. Сено он укладывал кое-как, стог никак не получался, ведь смотрел он лишь на своих пленников и, стоило им хоть шелохнуться, раздавался свист хворостины — настолько оглушительный, что голубей с кладбищенских ворот как ветром сдувало.

Долгое время не происходило ничего. Руки у Журки болели, но ему удавалось удерживать их. Хотя бы из гордости и упрямства. Иногда он украдкой косился на Лили.

Ему показалось, будто вид у нее гордый, дерзкий, как в те прошлые времена, когда Лили была вожаком и от Журки не ждала, когда же он выдаст наконец хоть какую-нибудь собственную идею. Ему же идеи редко приходили в голову, и он привык, что девчонка-то уж наверняка что-нибудь да придумает. И с тех пор как Лили изменилась, он остался один на один со своей безоглядной беспомощностью. Больше всего раздражало Журку, что он видел: Лили по-прежнему знает, чего хочет, а идей и задумок у нее полна голова. Только она их не высказывает — все-таки ждет, что Журка додумается сам. И когда Журка наконец поделится с нею, укорит — откуда, мол, ему знать, каковы пожелания высокородной принцессы, — тогда она скажет: нечего все время ей в рот смотреть, у нее, конечно, и свои соображения есть, ну так почему же у Журки не могут быть свои собственные? На то он и мужчина… Ей нет надобности продолжать. Журка в таких случаях окидывает себя взглядом: весу — дай Бог тридцать кило, росточка небольшого, с Лили. На гладком теле не пробилось ни волосинки. Да разве это мужчина? Неужто она говорит всерьез? Ребенок, как есть ребенок, и он это знает о себе. А может, так оно лучше?

Андор хлестнул Лили по заднице здоровенным прутом уксусного дерева.

— Кому было сказано стоять смирно?!

Лили не шелохнулась, по щекам катились слезы, но она улыбалась. Похоже, будто идет дождик, и сквозь пелену дождя, за унылыми облаками светит солнце. «А лицо ее — словно радуга», — подумал Журка и улыбнулся про себя. Он был спокоен, во всяком случае, чувствовал, что внутри него все ровно, не клубятся страхи-тревоги. Он был человеком, который достиг конечной точки терпения и мудрости, свойственных взрослому.

Журка очень удивился, придя в себя. Видно, у него закружилась голова. Он лежал на спине. На нем сидел Андор — на его животе, таскал его за вихры и лупцевал по лицу. Во рту чувствовался сладковатый привкус. Не терпелось сплюнуть. Он не понимал, где находится, что делает. И не сердился на Андора, не понимал, почему тот уселся на него верхом. Во рту скопилось много жидкости. Журка испугался: этак и захлебнуться недолго. Он поднял голову, намереваясь зараз выплюнуть всё скопившееся. Со страху он действовал энергично. Густая кровавая слизь залепила всю физиономию Балинта.

— Ах ты, мать твою! — воскликнул Андор.

Журка по-прежнему ничего не понимал. Как он попал сюда? Из-за чего так обозлился младший Балинт? Во рту опять очень быстро скопилась сладковатая слизь. И он снова выплюнул ее — точно, красиво. «Прямое попадание», — подумал Журка, и ему стало смешно. Андор едва успел вытереть лицо, и опять оно сплошь покрылось кровавой жижей. Холодным блеском сверкнули его глаза. Парень вскочил и проковылял к железным вилам. Подхватил их. Журка почувствовал руку Лили, она тянула его.