как капо Неаполя, не оказался бы в ситуации, к которой он не готов, из-за беспокойства о своей далекой дочери.

Это была постановка, и хотя она была задумана дилетантом, она была довольно хорошо реализована.

На самом деле меня это не особо волновало.

Мало что могло заставить меня поверить в то, что Сальваторе убил мою мать. Мотива не было, и мое собственное нутро сжалось от этой идеи.

Это было неправильно.

В то время у меня на уме были дела поважнее, чем Сальваторе, но я знал, где найти его, когда придет время противостоять ему.

Теперь, когда Козимы больше нет, моей единственной целью было найти ее, а Сальваторе находился в конце моего списка подозреваемых, основываясь на одном простом факте. Даже ее биологический отец не смог бы убедить Козиму сбежать от меня через несколько часов после того, как мы поженились.

Совершенно точно щелкнув кнутом, я сломал ветку, выгнувшуюся над распростертым телом Саймона Вентворта, и наблюдал, как листья падали на него, как жуткое конфетти.

— Давай начнем, — произнес я так же мощно, как и Шервуд, шагнув вперед и заняв свое место за спиной Вентворта.

В отличие от моей, его кожа была гладкой и безупречной. Его никогда не наказывали за защиту женщины, как меня за Яну и Козиму.

Непроизвольно я задавался вопросом, что он за человек, и раскаяние пронзило меня, как когти, вонзившиеся в мои внутренности. Потом я вспомнил, что он пытался заявить права на Козиму на Охоте, и гнев вспыхнул во мне, искореняя раны.

— Просто сделай это, — прерывисто прошептал он. — Она ушла, а я… я больше не хочу существовать.

— Отвратительно, — крикнул кто-то.

Еще один плевок в него.

— Жалкий придурок, — крикнул кто-то другой.

— Тишина, — приказал я, и грохот моего голоса, словно звуковая бомба, заглушил каждый шум поблизости.

Даже ветер внезапно утих, и животные повиновались, застыв на деревьях, как украшения.

Я позволил сдерживаемой ярости из-за потери Козимы одолеть меня, когда поднял руку и обрушил самый смертоносный кнут в моем арсенале на спину Саймона Вентворта.

Его крики взорвались в тишине, громче моей команды, наполняя тишину, как водопад в чашке, его агония была такой сильной, что, казалось, разрывала мои барабанные перепонки.

Я продолжал безостановочно.

Мой разум сосредоточился не на мокрых ударах и свисте кнута на его разорванной спине или на воях банши, а на лице женщины, которая была достаточно молода, чтобы быть девушкой, но достаточно мудра, чтобы быть богиней.

Я думал о том, как она спала, свернувшись у меня на руках, как будто я был ее защитником. Для девушки, жизнь которой полна монстров, мысль о том, что, по ее мнению, я могу уберечь ее от вреда, была настолько пьянящей, что у меня закружилась голова.

Я думал о ее волосах, обвитых вокруг моих пальцев, пока она рассказывала о своем дне, когда готовила с Дугласом, пробовала шить с миссис Уайт и фехтовала с Риддиком. Как эти слова вдохнули жизнь в мой дом, в Перл-Холл, как никогда раньше. Как ее слова сделали мой дом домом.

Я думал о Козиме, пока моя рука не ослабела от напряжения, а моя белая рубашка не окрасилась красным, как на картине Джексона Поллака. Я думал о ней, когда дыхание Саймона Вентворта превратилось в влажный хрип, а затем я думал о ней, когда мой разум был охвачен осознанием того, что этот человек, в которого она меня превратила, не может жить с избиением Вентворта до смерти за совершение поступка, в котором я виновен сам.

— Дэвенпорт? — кто-то позвал меня.

Я понял, что моя рука упала, и у меня перехватило дыхание, когда я смотрел на изуродованный беспорядок, который я сделал из человека передо мной.

— Не можешь это переварить? — самодовольно спросил Шервуд.

Если бы я не смог, я бы подписал себе смертный приговор.

Я посмотрел на него, пытаясь скрыть ненависть, которую я испытывал к нему, струившуюся как весенняя река между двумя защитными, которые я возводил за эти годы.

— У меня есть идея получше, — тихо сказал я, роняя кнут, не обращая внимания на то, как моя рука сжалась в скрюченном положении от того, что я так крепко и так долго держал его.

Орден устало наблюдал, как я перемещаюсь по Вентворту, падая на колени, прежде чем крикнуть Ноэлю: «Принеси мне нож».

Мой отец шагнул вперед, как будто он был готов к такому повороту событий, в руке у него уже размахивал блестящий охотничий нож со слоновой костью и золотой ручкой. Этот нож передался по линии Грейторн с момента ее создания в 1500-х годах.

Ручка была теплой, когда он передал ее мне, его глаза были холодными от жестокой гордости, когда он положил другую руку мне на плечо и сказал: «Это мой мальчик».

Это мой мальчик.

Гордость за то, что я увеличил наказание, предписанное Орденом, до еще более жестокого, еще более пропитанного бесчеловечной историей общества.

Я отвел взгляд от отца и посмотрел на Саймона Вентворта, лицо которого было бледным, как чистый лист, и таким же недоделанным.

— Сделай это, — пробормотал он. — Прикончи меня.

— Не буду, — сказал я ему, мой голос был достаточно сильным, чтобы Орден его услышал. — Потому что ты этого не заслуживаешь. За преступления, которые ты совершил против Ордена Диониса, тебя кастрируют.

Позади меня послышался коллективный вздох и гул одобрения, но глаза Саймона Вентворта только расширились, когда он тяжело дышал и уставился на меня.

— Это за попытку изнасиловать мою жену, — тихо сказал я, специально для него.

А потом я приставил нож к его яйцам и порезал.

Кровь лилась по моим рукам, влажным и теплым, как при сатанинском крещении, в то время как крики Саймона разрывали ткань воздуха снова и снова, пока не прекратились с хныканьем, и он потерял сознание в своих путах.

Я отступил назад, повернулся с окровавленным ножом и вытер его о рубашку отца, прежде чем он успел уйти с дороги.

Он оскалил зубы и зарычал на меня, но я уже отходил, передавая Шервуду и нож, и влажную массу яичек преступника.

— Ваша цена за совершенные преступления, — сказал я ему, наполняя свой голос смыслом и прижимая его к месту своим ледяным взглядом.

Я получил первобытное удовлетворение от того, как побледнел худощавый пожилой мужчина.

— Цена уплачена, — пробормотал он. — Добро пожаловать обратно в стадо, брат. У нас много планов на тебя.

А у меня… — мрачно подумал я, лихорадочно участвуя в работе, — много планов на тебя.