— Жаль, только два прихватил.

— Ничего, — оживает Миша. — Я поделю на всех. — Сын берет протянутые фрукты и снова убегает в коридор, а я смотрю мужчине в глаза и сгораю от необъяснимых чувств.

Что это, если не любовь с первого… вдоха?

Но я занята. Одергиваюсь, прогоняя наваждение, сжимаю кулаки и сцепляю до скрипа зубы.

Дурость какая-то. Я себе напридумывала, а он, возможно, даже женат. Наверное, и дети есть.

Однажды я уже влюбилась без оглядки и осталась одна. Если бы не Сергей в то время, не знаю, что бы со мной случилось.

А сейчас в моей жизни столько проблем, что смотреть на других, особенно чужих, мужчин, должно быть совестно. И я не смотрю. Прячу взгляд за сеткой ресниц и с горестью понимаю, как соскучилась по нормальной еде, как хочется ягод и фруктов, как мечтаю пообедать по-семейному, хотя бы домашней пиццей или мясом в духовке, а еще банально пообщаться с людьми. Живыми, а не выдуманными героями или сетевыми коллегами.

Я так устала прятаться и ждать…

Давид. Наши дни

Малой притаскивает широкую тарелку с нарезанными бананами. Ровные кольца в шкурке аккуратно выложены по кругу блюда.

— Я не чистил, чтобы не потемнели, — поясняет Миша и убирает ладошкой упавшие на глаза темные волосы. Тянется взять кусочек фрукта, но тут же убирает руку, будто ошпарился, и смотрит на маму, безмолвно спрашивая ее разрешения. И она разрешает слабым кивком головы.

Я в который раз ловлю испуганный светлый взгляд девушки, втягиваю жадно горячий, пахнущий пряностями, воздух и понимаю, что у меня снова начинается эрозапой. И теперь никакие лекарства не помогут, разве что снотворное или ящик коньяка. Хотя тогда пострадает работа, а это недопустимо.

У меня есть пунктик — с замужними не связываюсь. Да только несколько минут, проведенные с Ласточкиной в одной комнате, кажутся мне бесконечной мукой. Она влечет меня безумно, до зубного скрежета и частого дыхания. И какого хрена это происходит именно сейчас — не врубаюсь! Губы покалывает, бедра сводит в болезненном спазме и сердце громыхает, отчаянно пытаясь выбить ребра.

Пора мотать отсюда, пока я не натворил глупостей. Обычно работа всегда спасала от влечения, получалось включить режим «врач-пациент», а сегодня все пошло не так. Точно — бабка сглазила!

Наблюдаю, как малыши расхватывают банан, словно никогда его не ели. Жадно, облизывая пальчики. Я не притрагиваюсь к фруктам, девушка тоже. Она смотрит на меня влажными глазами и, приоткрыв чувственные губы, тяжело дышит. У нее очень красивые губы, изогнуты в нежную линию, огранены острыми уголками, и цвет у них темно-вишневый, без помады и блеска. Манящий.

Тест уже показал предсказуемый диагноз, могу выписать лекарство детям, сделать малышке укол, чтобы сбить жар, и уйти. Но я тяну. До безумия, хоть чуть-чуть, но хочется побыть в атмосфере теплого дома, прикоснуться снова к этой странной незнакомке, от которой меня по-настоящему ведет, будто пьяного. Жажду быть максимально рядом, выяснить, что в ней такого волшебного, что скручивает жилы и кровь кипит в венах, разгоняя возбуждение до предела. Хочу ее изучить… узнать… будто это поможет излечиться от животной тяги к каждой юбке. Да только сейчас все настолько остро, что хочется заорать благим матом, только дети меня и тормозят.

Да, я испытываю желание всегда, но… чтобы меня будоражила конкретная женщина… Да и еще так зверски! Такое было только в глубокой молодости, когда интернатуру проходил на юге. Закрутил романчик с официанточкой тухлой прибрежной кафешки, и ее имени не знаю до сих пор. Мы дней десять куролесили, обзывая друг друга всякими уменьшительно-ласкательными кличками и практически не сближаясь. Она не позволяла, ничего о себе не рассказывала, мол, все равно курортный роман ни к чему не приведет, это несерьезно, и я был не против такого расклада. В свои двадцать пять я хотел только трахаться, бухать и развлекаться. А потом… она застукала меня с другой… и просто исчезла, а я из-за запоя и тоски чуть не провалил интернатуру.

Да, измена — мой рок, дамоклов меч над головой, ничего не могу с этим поделать, пытался позже лечиться, но от таблеток у меня полный анабиоз, а я любитель активности.

Откровенно, но после той задорной Веснушки с коротким золотистым каре все отношения были пресными, механическими и не удовлетворяющими. Сколько баб прошло через мои руки, ладно, не руки, что уж, — не сосчитать, и ни одна не задержалась в моей постели дольше, чем на месяц. А на сердце вообще никто не покусился, у меня там настоящий гранитный камушек. Постоянные отношения — это не про меня.

Глянув на часы, проверяю время. Почти одиннадцать, детям спать нужно, а я тут решил молодость вспомнить. Валить пора, а так не хочется.

Странно, где это отец семейства? Почему ребенок меня принял за него?

— Я вас тоже послушаю, — обращаюсь к затихшей девушке.

— Не стоит, — порывисто шепчет она, испуганно хлопая ресницами, серые радужки практически закрывают черные бездонные блюдца зрачков. — Я не больна.

Если это не возбуждение, то я — горный баран. Она ведь тоже плывет. Дыхание пунктирное, зрачки расширены, губы… Ох, уж эти губы… Смять бы их. Жестко. Трахнуть.

Откашливаюсь и отвожу взгляд.

— И все-таки. Раз уж приехал, проверю.

Дети тихо пьют чай и бодро дожевывают банан. Даже малышка, у которой разгулялась ангина, с удовольствием лопает. Хотя и морщится, глотая. Им этого угощения явно мало, а мамочка совсем без сил, не сможет ничего толкового приготовить. Мысли вьются вокруг какой-то странной ванили и желания им помочь, привести завтра с утра пакеты с фруктами и вкусняшками, но я понимаю, что это не мои дети и я не имею права вмешиваться.

— Вы когда спали последний раз? — обойдя кровать, присаживаюсь около девушки на мягкий табурет. Руки дрожат от волнения, как у пьяницы.

Теряю сноровку. Чтобы меня колбасило на приеме — это нонсенс, пора на пенсию, ей Богу.

Брюки напряжены, но благо белый халат все скрывает, а то приняли бы меня за извращенца.

Не виноватый я, оно само…

— Я просто не выспалась, — девушка сжимает тонкими пальцами одеяло, тянет его на подбородок, смешно прикрываясь, но я настойчиво сдергиваю.

— Если заболеете вы, дети сами не справятся. Я проверю, — движением руки прошу ее подняться, и хозяйка квартиры слушается. Знаю, на что давить — малыши для нее — вся жизнь, по глазам видно. Дрожит и прячет от меня взгляд, накрывая темное серебро густыми ресницами, но пододвигается ближе.

Худая, миниатюрная, максимум метр шестьдесят, кожа — молоко, словно она мало находится на солнце, сквозь домашнюю тонкую футболку торчат ключицы и острые плечи, невероятно соблазнительно просвечиваются тугие вишневые сосочки. Не облизнуть губы, глядя на эти вершинки, мне стоит большого усилия. Волосы у девушки длинные, густые, темно-каштановые, крупно вьются, стянуты в хвост простой резинкой, но пряди растрепались, вылезли на острые скулы и смешно торчат во все стороны. И она не пытается казаться лучше, чем есть, не жеманится, не дергается, не поправляет прическу, просто смотрит в глаза, как маленький буравчик — крошит кристаллик, входя внутрь меня, и сводит с ума. Цвет лица у девушки бледный, а вид изможденный — это не из-за болезни — она словно на заводе отпахала трое суток. Ей поспать нужно. И поесть нормально. Срочно.