Согреваю мембрану стетоскопа дыханием, что не остается незамеченным — девушка тихо выдыхает, скользя взглядом по моим рукам, чтобы снова судорожно потянуть ноздрями. Приблизившись максимально, немного приподнимаю край ее футболки и прикладываю к голой молочной коже инструмент. Вроде нагрел головешку, но девушка все равно дергается. Как будто ее током ударило.

Сердце работает на пределе. Бух. Бух. Бух.

И мое в унисон. Трах. Трах. Трах.

Она не дышит… смотрит на меня, замерев, будто я ее пришпилил на иголку, как бабочку.

— Все хорошо, — приходится прочистить горло, голос совсем сел. Отстраняюсь, потому что задыхаюсь в обволакивающем меня женском аромате и буквально захлебываюсь в холодных волнах ее глаз. — У малышей ангина.

Девушка, судорожно сглотнув, кивает, а я смотрю на нее, жадно изучая, и говорю на автомате:

— Жаропонижающее меньшей сейчас вколю, выпишу нужные антибиотики и лекарства для обоих. Сейчас еще Михаила осмотрю, но, похоже, ему уже и правда легче, — дожидаюсь ее реакции. Девушка испуганно хлопает ресницами и косится на детей. Разглядываю мамочку и с хрипом договариваю: — Обильное питье, фрукты и витамины. Пока воздержаться от хлеба и орехов. Свежий воздух, солнце и прогулки. Если вдруг дочке завтра станет хуже, звоните, заберем в стационар. Главное, не волнуйтесь.

Девушка слабо кивает, моргает, словно слезы гонит прочь, и, отвернувшись от меня, смотрит на детей с щемящей любовью. Так на своего малыша всегда смотрит Настюшка Гроза, жена моего лучшего друга. Одного из тех, кому повезло найти свою половину. Но им легче… У них моей особенности нет.

Облегченно выдыхая и кутаясь в одеяло, девушка ложится набок.

Мне трудно рядом с ней. До того трудно, что я поднимаюсь на каменные ноги и какое-то время хмуро смотрю в пол, устланный стареньким пошарпанным ковром, а когда могу, наконец, двигаться, возвращаюсь к малышке Юле.

Девочка облизывает пальчики, но, столкнувшись со строгим взглядом брата, тут же стыдливо прячет ручку под одеяло.

— Пока Миша уберет посуду, мы сделаем тебе укол. Плакать не будешь, Юла?

Девочка зыркает на брата, а тот поддерживает ее теплой улыбкой. Мол, я всегда рядом, ничего не бойся.

— Не буду, — уверенно обещает малышка, переводя на меня осознанный взгляд из-под русой торчащей челки. — Юлой меня папа называл…

— А мне можно? — подмигиваю, доставая шприц и ампулы с нужным лекарством.

— Конечно, — девочка держится молодцом, но по ее туманному взгляду понимаю, что температура и болячка забирает силы.

— Ложись на животик, — прошу малышку, и пока она медленно мостится, устало потираю глаза и сжимаю переносицу.

Как же я далек от нормальной жизни. Друзей, знакомых и любовниц — хоть отбавляй, а счастья нет. У этих малышей нет нормального питания и крова, но зато они есть друг у друга.

Они — настоящая семья, и это так классно, что я поворачиваюсь к их матери, чтобы снова, как мазохист, утонуть в ее глазах, но она, подложив ладошки под щеку, уже сладко спит.

Миша, вернувшись с кухни, первым делом идет к матери и осторожно укрывает ее плечи одеялом. Такой нежный и заботливый поступок, что у меня на миг заклинивает в груди. Он совсем кроха, но уже настоящий мужчина. Мальчишка жестом показывает Юле «тихо», а потом переводит на меня осознанный, взрослый взгляд. Бурлящий синими холодными водами. Ему по виду, вытянутому росту и граненым скулам, лет двенадцать, не меньше, хотя я же видел дату рождения в заявке и считать умею — ему почти десять. Может, Крис промахнулась, когда записывала Ласточкиных на прием? Хотя все еще зависит от физиологии отца. Если тот крупный, как я, то и сын будет рослым.

Мальчишка оценивает меня как-то иначе, будто примеряет, может ли доверять.

Я скидываю маску на подбородок, чтобы открыть лицо. Вдруг это поможет, и дети не станут паниковать и бояться, потому что оставить их одних в таком болезненном состоянии я не имею права, как врач, а как мужчина — все еще поглядываю на загадочную девушку, что давно и крепко спит, и хочу выяснить, что я в ней нашел — раз так искрит — явно что-то разглядел за такой короткий срок.

Слабо улыбаюсь малому и девочке, что все еще недоуменно на меня глазеют и молчат. Есть в них что-то дикое и необузданное, своевольное, но, в какой-то степени, правильное и притягательное.

Плечи мальчика вдруг опускаются, взгляд теплеет и он, поправляя домашнюю мятую футболку, подходит к нам. Ничего не говоря, устраивается рядом с сестрой, и она отодвигается на середину большой кровати, ближе к маме, тянется обнять ее ручкой, но мальчик перехватывает ладошку девочки на лету и шепчет:

— Не буди.

Малышка сопит обиженно, но все-таки поворачивается на бочок, вновь лицом ко мне, подкладывает под пухленькие щечки кулачки. И в этот миг она так похожа на спящую рядом женщину. Светлолицая, ровный носик, закрученные густые ресницы и цвет глаз — плавленное олово. У пацана черты лица более острые, хищные, крупные, волосы черные, а глаза не серые, а сине-голубые. Наверное, в отца пошел.

Оглядываюсь в поисках книги или журнала, но в комнате есть лишь высокий совдеповский шифоньер и на нем сверху выложены вязаные игрушки. Ни одной книги. Возможно, они в столе, что прижат к окну, но я не стану тревожить ни мать, ни детей, чтобы что-то найти.

Чем же детей занять, пока девушка спит?

— Ты сказки любишь, Юла? — спрашиваю тихо.

— Люблю, — Юля прижимается к ладошке брата, а он хмурится. — Те, что мама рассказывает, — делится малышка и устало прикрывает глаза.

Теряюсь. Выбор-то бесконечный. Какие сейчас истории популярны у семилетних детей?

— А что самое любимое? — пытаюсь сузить поиск. Я сказок много знаю, но хотелось бы учитывать пожелания публики.

— Мама сама их сочиняет, — шепотом хвастается Миша. Обнимает сестру, широким жестом притягивая к себе, ласково поглаживает по голове, и малышка утыкается лбом в его плечо и замолкает. — Какая ты жаркая… — бурчит недовольно мальчик, но и сам вдруг прикрывает глаза. Сон одолевает стремительно, особенно, когда несколько дней провел в горячке.

Я сижу, не двигаясь, на краешке постели, рассматриваю спящих детей и девушку, впитываю в себя их любовь. Наверное, это так называется. И только, когда ноги немеют от неудобного положения, поднимаюсь и бреду из комнаты, чтобы выдохнуть и прийти в себя.

Прикрывая за собой дверь, бросаю последний тревожный взгляд на девушку. И сердце галопом выскакивает под горло, запирая дыхание. Она такая нежная и красивая — тоже такую заботливую жену себе хочу, аж под ложечкой сосет от зависти. Но где же ее муж, вот в чем вопрос?

Горчит во рту от нелепого предчувствия, что с Ласточкиной не все в порядке. И бабка еще эта глазливая, ее бредни до сих пор крутятся в голове, как заевшая пластинка.

«Сорвешься — отвернешься от судьбы своей, справишься — награда будет горькой, но заслуженной».