Дверь лифта открывается, обнимает крупную фигуру тусклым светом, и врач ступает внутрь кабинки, а я срываюсь с места и в последний момент торможу створки ладонью.

— Прошу вас. Задержитесь на одну минуту.

Его холодный взгляд плавает по моему лицу, задерживается на груди, где в щель расстегнутой спортивной кофты просматриваются соски — напряженные от холода и натянувшие ткань мокрой майки.

— Идите в дом, — хрустящим шепотом. — Замерзнете.

Я переступаю с ноги на ногу, чувствуя, как леденеют пальцы.

— Я не уйду, пока вы не заберете деньги за вызов.

В синеве его глаз вдруг вспыхивает такая ярость, что мне приходится отступить. Врач оказывается рядом, а я не успеваю вдохнуть и, прижатая к стене его массивным телом, оказываюсь в ловушке.

— Иди… те внутрь, — как-то судорожно произносит он. Его ноздри расширяются, трепещут, а черные зрачки растягиваются на всю ширину голубой радужки.

Вдыхаю. Потому что легкие жаждут воздуха. Но снова плыву от мускуса, древесины и нагретого камня.

Сумасшедшая.

Вот почему он внешне так сильно изменился, а запах, аромат его тела, все тот же?

— Нет, — сипло, тихо бормочу, протягивая руку вверх, протискивая ее между нашими телами, выставляя перед лицом прошлого купюры. Довольно мелкие, но зато вся сумма за вызов. — Здесь за прием. За продукты я заплачу на счет, если можно.

— За продукты, значит? — он кривится и не сводит с меня глаз, не отходит, согревает жаром больших плеч. Мне кажется, что я чувствую сквозь тонкую трикотажную ткань, как бьется его сердце где-то под ребрами.

Да что не так? Я не звала его на помощь и не просила что-то покупать. Теперь эти вкусности выйдут нам боком, придется не десять часов работать, а двенадцать, чтобы хоть немного компенсировать расход.

Принять не смогу. Ни за что. Однажды я уже приняла помощь от мужчины и до сих пор не могу расплатиться…

Врач, не сводя с меня пронзительных глаз, перехватывает купюры, уводит руку в сторону, будто прячет их в карман, а я тихо выдыхаю.

Сейчас он уйдет, и все будет, как раньше.

По глазам вижу, что не узнал меня. Я сильно изменилась и больше не стригусь коротко и не крашусь в золотисто-пшеничный. И теперь я не глупая веселая дурочка, что верит первому встречному.

— Спасибо, что помогли и присмотрели за детьми. Если я что-то еще должна, говорите, — пытаюсь отстраниться, но мужчина не дает, нависает сверху. И если бы не прошлое, я бы оттолкнула его, погнала грязной метлой, но я помню наши поцелуи, нашу первую ночь. Нашу каждую ночь. Я помню все…

А он нет.

— Должна, — вдруг сипло отрезает Давид и, неожиданно быстро подавшись вперед и зажав меня в своих руках, прижимается губами к моим губам. Я не успеваю сделать вдох, крикнуть, запротестовать, как горячий язык пробирается внутрь и вытворяет во рту такое, что сложно назвать поцелуем. Это чистый секс. Животный и жадный.

— Извините, — врач отстраняется так же резко, как и прижался, заталкивает меня в квартиру и, исчезнув в коридоре, захлопывает дверь.

Я какое-то время стою ошарашенная его поступком, поворачиваюсь спиной к двери и, утыкаясь взглядом в потолок, молю, чтобы он и вправду ушел. Не смогу пережить очередной апокалипсис души… не смогу.

Стою несколько минут, не двигаясь и не дыша. В подъезде что-то шумит, гупает, шуршит, лифт с вибрацией уезжает, оставляя меня в полной тиши.

Я обнимаю себя, чтобы усмирить нервы, взять себя руки и пойти к детям, но цепляю пальцами пухлый карман спортивки. Вытаскиваю наружу стопку моих купюр и со стоном прижимаюсь к стене.

Нечестно теперь прикидываться хорошеньким… Давид.

Давид. Наши дни

Ступая в грязную кабинку, понимаю, что натурально плыву. Не обращая внимания на изгвазданные стены, прижимаюсь лбом к стене и стискиваю до предельного хруста зубы.

Остаюсь в скрипящей механизмом капсуле, под ногами дрожит земля, норовя меня опрокинуть.

— Твою мать… Твою же матушку, ядерная твоя жажда! Тварь-тварь-тварь… Зря поцеловал. Зря! Пиздец!

Очнувшись от резкой боли, понимаю, что разбил пластик кулаком и руку заодно, но лифт не остановился, не вернул меня на седьмой этаж, куда рвалось тело, а благополучно выплюнул меня во тьму первого этажа.

На улице стыло дует ветер, выжигая жар и пуская по телу мелкую дрожь, и пахнет дождем. Город зажигает огнями, размытыми от высокой влаги, а я, качаясь, иду к авто. Но не в силах открыть дверь. Руки и ноги трясутся от желания вернуться и продолжить… Сдавить горло этой упрямой женщине и трахать ее до звезд под веками. Насладить так, чтобы смеялась и почувствовала себя счастливой до кончиков густых волос.

Пока нянчился с малявками, я будто узнал о ее жизни все. Бедная. Одинокая. Брошенная с вагоном проблем женщина.

Оглушительно красивая, не осознающая свою ценность лично для меня. Но и ясно дающая понять, что меня в свою жизнь никто просто так не пустит.

Терпеть не могу ломающийся женщин. Обычно избегаю, но сегодня и сейчас у меня срыв… башки из-за этой… Ласточки. Ласточки, твою ж мать!

Набираю ближайший номер, но Крис долго не отвечает, а потом, недовольно сопя в трубку, все-таки появляется на линии:

— Что? — и кому-то в сторону: — Погоди, шеф звонит.

Повернувшись к капоту задницей, приподнимаю голову, чтобы вдохнуть побольше воздуха и натыкаюсь на огонек окна на седьмом этаже. Безошибочно нахожу квартиру, будто караулил Ласточку под подъездом не один день. И замечаю легкое движение шторы. Вру. Далеко слишком, а я не зоркий орел, чтобы так видеть, но мне хочется, до безумия и хруста костей, хочется, чтобы она смотрела. Чтобы мучилась вопросами, кто я и зачем ее поцеловал. Потому что в следующий раз я приду к ней не как врач…

— Давид Рустамович, что вы хотели? — слышу в трубке ласковый голос. Какой наигранный официоз. Кристи явно развлекается, и я звоню не вовремя.

Сказать, что нужна ее маленькая услуга, язык не поворачивается. Бросаю взгляд на нужное окно. Свет погас, а мне все еще чудится, как малышня возится на кухне с тестом, как старательно лепят пельмени, как ходят на цыпочках по квартире, чтобы не разбудить маму. Боже, почему эта семья не моя?

— Срочных не было? — оживаю, но голос получается сдавленным, хриплым.

— Никого. Всех остальных перенесла на завтра и послезавтра. До вечера будет забито, так что сегодня лучше выспаться.

— Вот и отлично. Рад был тебя слышать, отдыхай.

Она хихикает, но снова не мне, а кому-то рядом, но я не обижаюсь — у нас нет ни чувств, ни обязательств друг перед другом.

— Спокойной ночи, Давид Рустамович.

Стоит отключиться, телефон пиликает снова, и я, увидев номер, невольно поджимаю губы.