Бретби, в нее входили Деррик Гривз, Эдвард Миддлдитч и Джек Смит). Характерная для них сосредоточенность на повседневной жизни проявилась также в литературе, театре и кинематографе новой волны.

Уничижительная характеристика, данная Дэвидом Сильвестром технике Бретби, – «полный энтузиазма бардак» – в равной степени подошла бы и хаосу, как будто бы царившему в новоорлеанском джазе, которым художник восхищался. Замечание, что кухни на картинах Бретби «мало что говорят о конкретной социальной среде, зато дают убедительное представление о современной жизни в целом, со всеми избыточными упаковками продуктов», наводит на мысль о восприимчивости зарождающегося поп-арта. Вскоре эта мысль будет выражена, пусть и в менее острой форме, «Независимой группой», а также такими американским художниками, как Роберт Раушенберг и Клас Олденбург, которые «осознанно поддались ужасающей витальности вещей». Если пляски Литтлтона, по выражению Джона Сэвиджа, «замостили дорогу попу», то Бретби и другие художники «кухонной мойки» нарисовали дорогу британскому поп-арту.

Вернемся к первому дню Джона Леннона в арт-колледже, где большинство его однокурсников стояли чуть выше по социальной лестнице и принадлежали к пригородному среднему классу. Просветительский закон об образовании 1944 года привел к послаблениям в сфере художественного обучения в послевоенный период: теперь почти каждый, кто закончил среднюю школу и обладал некоторым интересом к искусству (не говоря уже о таланте), мог бесплатно поступить в арт-колледж.

Значительную роль сыграли выделявшиеся местным бюджетом стипендии на покрытие повседневных расходов, благодаря чему наименее обеспеченные студенты впервые получили реальный шанс на образование. Тем не менее бо́льшую часть учащихся арт-колледжей составляли дети из образованных семей, где поощрялась тяга к знаниям, и часто социальной подпоркой при поступлении была гимназия, в которой как раз и учился Леннон.

Студенты арт-колледжей конца 1950-х годов и позднее остро ощущали шаткость собственного социального положения: оно не было ни слишком низким, ни достаточно высоким, и это положение à la petit bourgeois[3] делало их чувствительнее остальных к малейшим классовым различиям и тонкостям этикета. Что, в свою очередь, оказывало влияние на художественные проявления их бунта.

Изучение искусства уже было признаком нонконформизма, и, как мы видели, чтобы соответствовать этому нонконформизму, нужно было слушать джаз или, возможно, ривайвл-фолк – саундтрек, прописанный молодым людям, которые видели себя частью богемы среднего класса. Рок-н-ролл, напротив, считался дешевым, вульгарным новшеством для пролетариата: нехитрая, топорно сделанная музыка, от которой попахивало насилием, – полная противоположность пацифистской утонченности традиционного джаза.

Поэтому когда Леннон заявился в колледж в свободно сидящем костюме, тонком галстуке и синих замшевых туфлях, он, вероятно, вызвал некоторое напряжение среди пальто с капюшонами, козлиных бородок и вязанных косичкой свитеров. Он нашел «спаниелей» (его словечко для «послушных»), на фоне которых можно было выделиться и совершить «что-то особенное, что-то выдающееся».

Джордж Мелли, критиковавший рок-н-ролл за «бессмысленное упрощение блюза», позднее признал: «Мы не разглядели, что вся суть рок-н-ролла заключалась как раз в отсутствии утонченности. Эту музыку нужно было не слушать, а использовать в своих целях – как флаг, которым надо размахивать перед „их“ носом». Слияние вывернутой наизнанку элитарности эстетствующих, обеспеченных ревнителей джаза, каким был Мелли, с одной стороны, и неприкрытого бунтарства непристойного рок-н-ролла – с другой, породило еще одну причудливую мутацию музыки арт-колледжей – музыки, которая вскоре обогнала поп и заявила о себе как о роке.

Новое направление приняло форму еще более почтительного благоговения перед американской повседневной музыкой и стало известно как британский ритм-н-блюз («британский» в данном случае означает, что ценили и подражали распространенному в это время черному американскому блюзу и госпелу в основном белые). В глазах юных студентов-художников настоящими голосами творческой независимости стали брутальные, будто пресыщенные жизнью композиторы-исполнители Мадди Уотерс, Хаулин Вулф и Бо Диддли, поющие о борьбе и угнетении, – они вытеснили весельчаков типа Бесси Смит и Джелли Ролл Мортона, годных только на развлечение публики в борделе.

В 1959 году еще одним возмутителем спокойствия с гитарой наперевес был шестнадцатилетний Кит Ричардс. Всё, что он мог представить миру, – это некоторая степень артистизма. В своей автобиографии «Жизнь» (2010) он утверждает, что «среда, в которой я рос, была слишком тесной для меня. <…> Я знал, что мне необходимо вырваться наружу». Он вырос в районе муниципального жилья для рабочих в Дартфорде, в Кенте, а социальное положение своей семьи описывал следующим образом: «Английские работяги, которые из шкуры вон лезли, чтобы сойти за средний класс». Тем самым он, как и Лен-нон, выставляет себя в роли рок-н-ролльного бунтаря, презирающего послушание, авторитет и респектабельность: «Что угодно, лишь бы позлить их». Из технического колледжа Ричардса быстро отчислили за прогулы и отправили в Сидкапский колледж искусств, где, по его мнению, «искусств было меньше, чем музыки».

«Там царило чувство свободы, – продолжал Ричардс. – Всё было дозволено – и служило подпиткой для невероятного взрыва музыки, музыки как стиля». Это была свобода, которую давала либеральная среда, где он мог придумать себе новый образ пригородного битника и превратиться наконец в крутую личность без боязни стать посмешищем для пацанов с рабочих окраин. В Сидкапе Ричардс был Рикки.

Тем временем самым крутым – крутым до мозга костей – модником в квартале был, наверное, Стюарт Сатклифф. Он уже учился на втором курсе Ливерпульского колледжа искусств, когда симпатизировавший ему куратор Артур Баллард познакомил его с Джоном Ленно-ном. В отличие от Леннона, Сатклифф в глазах своих преподавателей и однокурсников был действительно стоящим, подающим большие надежды художником. «Он обладал потрясающей энергией, накалом, – говорил позднее Баллард, – весь энтузиазм он выплескивал в работы, на огромные полотна».

Подобно Леннону, Сатклифф был безнадежным романтиком, только с гораздо более изощренными представлениями о личном стиле. Они немедленно стали друзьями и взаимными наставниками – в лучших романтических традициях – в живописи и музыке. Именно благодаря Стюарту Джон сдал-таки экзамены по изо. И именно благодаря Леннону, который предложил другу вакантную позицию басиста в своей группе, Сатклифф приобрел роскошную новенькую бас-гитару Höfner President.

Деньги на гитару он взял из шестидесяти пяти фунтов, которые выручил в том же году за продажу картины на престижной выставке Премии Джона Мурса в области живописи, – а это означает, что Сатклифф был не дилетантом, а действительно стоящим художником. По словам их приятеля, ливерпульского битника Билла Харри, группой Леннона Сатклифф интересовался лишь постольку-поскольку. «Стюарта больше привлекала не музыка, а связанный с ней образ, он обожал романтику».

В начале 1960-х годов The Quarrymen поменяли название на The Silver Beetles и играли на танцах в арт-колледже: Сатклифф и Билл Харри уговорили студсовет купить усилитель. Когда участники группы решили придумать шуточные рок-н-ролльные псевдонимы: «Карл» Харрисон,