не помнишь, что случилось вчера? – покачала головой Лина. – Мы страшно пожалели, что забрались туда ночью. Это один из самых глупых наших поступков.

– Давайте просто проверим, увидим мы её или нет, – предложил я.

– Нет, – отказался Али. – Я вздрагиваю от каждого телефонного звонка: боюсь, это звонят из полиции.

Я не знал, что ещё сказать.

– Мы останемся дома, – заявила Лина.

Я взглянул на них. В определённом смысле это хорошо. Я попытался, но мои друзья отказались. И теперь, что бы ни случилось с той девочкой, это будет не моя вина.

Я встал и пошёл в туалет. Он находился на противоположном конце пляжа, у лодок и деревянного дома. Выйдя из туалета, я вздрогнул. Передо мной стоял Томми. Казалось, он меня ждал. Я сделал вид, что ничего не происходит, и придержал для него дверь:

– Свободно!

Томми не зашёл внутрь. Что ему надо? Может, за углом меня караулят Питер и Мохаммед?

Я отпустил дверь и пошёл прочь.

– Подожди, – сказал Томми.

Я подумал, не побежать ли. Но если Томми задался целью поймать меня, мне не скрыться. Бежать бессмысленно. Будет только хуже.

– Пошли со мной. – Томми завернул за угол туалета. Я последовал за ним. Здесь нас никто не увидит. Нехороший знак. Я огляделся по сторонам и даже взглянул на крышу: вдруг там лежат парни и собираются спрыгнуть вниз и наброситься на меня.

Томми не злился, как обычно, и глаза у него не горели дикой яростью. Он растирал плечо кулаком. Наконец он сделал глубокий вдох. Сейчас всё случится, подумал я, в ожидании того, как похолодеет моя переносица, а всё лицо начнёт покалывать. Я уже много раз испытывал это и знал, что такое получить удар в лицо. Помнил розовые точки, которые начинают плясать на внутренней стороне век…

– Папа вчера видел тебя, – сказал он.

Я удивился: о чём это он?

– Ты спрятался под барной стойкой и шпионил за кухней.

– Я был на юбилее бабушки, – ответил я.

– Если ты думаешь, что кража картин – это игра, ты ошибаешься.

Кража картин?! А они здесь при чём? Я прикинулся дурачком. Я не хотел спровоцировать Томми, но и понятия не имел, что его может вывести из себя.

– Папа говорит, что ты, Лина и Али играете в детективов и пытаетесь распутать это дело, – сказал Томми. – Но это работа полиции.

– Я ничего не знаю о краже картин, – сказал я. – Я был во «Дворце» на юбилее моей бабушки. Если хочешь, можешь спросить у мамы.

Внезапно Томми локтем прижал меня за горло к стене.

– А прошлой ночью? – прошипел он.

– Когда… когда это? – я почти не мог говорить.

– Можно подумать, вы просто искупались в бассейне, – фыркнул он.

– Мы просто хотели подразнить тебя, – выдавил я.

– Такие отмазки вам не помогут.

Локоть у него оказался как каменный. Я не мог дышать.

– Отпусти, – прохрипел я, – отпусти, отпусти.

Он убрал локоть, и я повалился на жёлтую траву.

– Похитители картин – опасные люди, – сказал Томми. – Держись от них подальше!

Мама врёт

Когда я явился домой к ужину, меня всё ещё потряхивало. Папа жарил гамбургеры на веранде. Он был занят своим делом и даже не поздоровался. В последнее время такое случалось нередко, иногда папа полностью уходил в себя: я мог кричать ему, но он не отвечал, а продолжал бродить по дому, наводить порядок, пылесосить, вытирать пыль, относить вещи в подвал…

Гриль – это папина епархия. Дым от жарки поднимался вверх над его головой. Мама готовила на кухне салат. Я накрыл стол на улице и раскрыл зонтик. Солнце жарило нещадно.

Пока мы ели, все молчали. Родители таращились в свои тарелки и отправляли вилками еду в рот. Я тоже ничего не говорил. Я думал о Томми. И о девочке. И о папе Томми. Я не понимал, почему Томми так странно себя повёл. У меня очень болела шея после того, как он локтем прижал меня к стене туалета. Мне было нехорошо. Я испытывал досаду. И было немного страшно. От взгляда на кислые мины мамы и папы лучше не становилось. Мне было досадно, что дела обстоят именно так. Они всё время жалели себя, потому что постоянно ругались – и в то же время не упускали ни малейшей возможности поругаться снова. Замкнутый круг зла. Это никогда не кончится.

Я поблагодарил за ужин и вышел из-за стола, назло им поставив свою тарелку в посудомойку. По пути наверх я услышал звуки, к которым за последнее время успел привыкнуть: родители возбуждённо шептались. Был слышен громкий звон стекла и столовых приборов, слишком громкий.

Я направился прямо в ванную, быстро почистил зубы и стёр остатки солнцезащитного крема. А потом лёг в кровать. Я устал и хотел спать. Вечернее солнце плясало по книжным полкам. Я видел странные узоры – зверей, деревья, большие дома, башни… И в тот самый миг, когда я был готов провалиться в сон, мама, постучав в дверь, вошла в комнату. Глаза у неё опухли. Она улыбнулась мне и шмыгнула носом.

– Папа переезжает от нас?

Почему у меня вырвались эти слова? И как я решился задать такой прямой вопрос? Но именно это меня и интересовало. Я несколько месяцев думал об этом. С самого прошлого лета, когда всё было совершенно иначе, когда мы отдыхали в Испании и, насколько мне помнится, никто не ходил с кислым лицом.

Глаза мамы наполнились слезами, она вытерла щёку ладонью.

– Между мной и папой не происходит ничего страшного, – сказала она, опустив глаза, а потом стремглав выбежала из комнаты – наверняка потому, что расплакалась.

После её слов я никак не мог успокоиться. Я всегда легко определял, когда мама врёт. Снизу из гостиной раздались звуки ссоры, родители переходили на крик, когда уже не могли держать себя в руках.

Постепенно на улице стемнело. Занавески легко покачивал ночной бриз. Мама и папа по очереди сходили в ванную. В доме стало тихо. Между занавесками просачивался лунный свет и падал на стену.

Девочку почти подняли за ухо. Почему я должен сидеть дома?! Если мы ей не поможем, мы будем просто трусами – не теми трусами, какими нас обзывали одноклассники, а самыми натуральными трусами.

Я послал сообщения Лине и Али. Не про девочку – я всего лишь хотел выяснить, спят они или нет, потому что, если нет, я, возможно, смогу их убедить. Ответа я не получил.

Что случится, если обнаружится, что я сбежал ночью?