В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийскойпоходкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытуюколоннаду между двумя крыльями дворца ирода великого вышел прокуратор ИудеиПонтий Пилат.

Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розовогомасла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот началпреследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запахисточают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешиваетсяпроклятая розовая струя. От флигелей в тылу дворца, где расположилась пришедшаяс прокуратором в Ершалаим первая когорта двенадцатого молниеносного легиона,заносило дымком в колоннаду через верхнюю площадку сада, и к горьковатому дыму,свидетельствовавшему о том, что кашевары в кентуриях начали готовить обед,примешивался все тот же жирный розовый дух. О боги, боги, за что вы наказываетеменя?

«Да, нет сомнений! Это она, опять она, непобедимая, ужаснаяболезнь гемикрания, при которой болит полголовы. От нее нет средств, нетникакого спасения. Попробую не двигать головой».

На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, ипрокуратор, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону.

Секретарь почтительно вложил в эту руку кусок пергамента. Неудержавшись от болезненной гримасы, прокуратор искоса, бегло прогляделнаписанное, вернул пергамент секретарю и с трудом проговорил:

– Подследственный из Галилеи? К тетрарху дело посылали?

– Да, прокуратор, – ответил секретарь.

– Что же он?

– Он отказался дать заключение по делу и смертный приговорСинедриона направил на ваше утверждение, – объяснил секретарь.

Прокуратор дернул щекой и сказал тихо:

– Приведите обвиняемого.

И сейчас же с площадки сада под колонны на балкон двоелегионеров ввели и поставили перед креслом прокуратора человека лет двадцатисеми. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Головаего была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны заспиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина сзапекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора.

Тот помолчал, потом тихо спросил по-арамейски:

– Так это ты подговаривал народ разрушить Ершалаимский храм?

Прокуратор при этом сидел как каменный, и только губы егошевелились чуть-чуть при произнесении слов. Прокуратор был как каменный, потомучто боялся качнуть пылающей адской болью головой.

Человек со связанными руками несколько подался вперед иначал говорить:

– Добрый человек! Поверь мне...

Но прокуратор, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышаяголоса, тут же перебил его:

– Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. ВЕршалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно,– и так же монотонно прибавил: – Кентуриона Крысобоя ко мне.

Всем показалось, что на балконе потемнело, когда кентурион,командующий особой кентурией, Марк, прозванный Крысобоем, предстал передпрокуратором.

Крысобой был на голову выше самого высокого из солдатлегиона и настолько широк в плечах, что совершенно заслонил еще невысокоесолнце.

Прокуратор обратился к кентуриону по-латыни:

– Преступник называет меня «добрый человек». Выведите егоотсюда на минуту, объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но некалечить.

И все, кроме неподвижного прокуратора, проводили взглядомМарка Крысобоя, который махнул рукою арестованному, показывая, что тот долженследовать за ним.

Крысобоя вообще все провожали взглядами, где бы он нипоявлялся, из-за его роста, а те, кто видел его впервые, из-за того еще, чтолицо кентуриона было изуродовано: нос его некогда был разбит ударом германскойпалицы.

Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике, связанный пошелза ним бесшумно, полное молчание настало в колоннаде, и слышно было, какворковали голуби на площадке сада у балкона, да еще вода пела замысловатуюприятную песню в фонтане.

Прокуратору захотелось подняться, подставить висок под струюи так замереть. Но он знал, что и это ему не поможет.

Выведя арестованного из-под колонн в сад. Крысобой вынул изрук у легионера, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильноразмахнувшись, ударил арестованного по плечам. Движение кентуриона былонебрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубилиноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица и глаза обессмыслились.Марк одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух упавшего,поставил его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая арамейские слова:

– Римского прокуратора называть – игемон. Других слов неговорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?

Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краскавернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:

– Я понял тебя. Не бей меня.

Через минуту он вновь стоял перед прокуратором.

Прозвучал тусклый больной голос:

– Имя?

– Мое? – торопливо отозвался арестованный, всем существомвыражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.

Прокуратор сказал негромко:

– Мое – мне известно. Не притворяйся более глупым, чем тыесть. Твое.

– Иешуа, – поспешно ответил арестант.

– Прозвище есть?

– Га-Ноцри.

– Откуда ты родом?

– Из города Гамалы, – ответил арестант, головой показывая,что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала.

– Кто ты по крови?

– Я точно не знаю, – живо ответил арестованный, – я не помнюмоих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...

– Где ты живешь постоянно?

– У меня нет постоянного жилища, – застенчиво ответиларестант, – я путешествую из города в город.

– Это можно выразить короче, одним словом – бродяга, –сказал прокуратор и спросил: – Родные есть?

– Нет никого. Я один в мире.