с видом заговорщицы и потянулась к телефону.

Я вошла в зал и нашла Гляденина в дальнем углу, где он рассматривал фотографию под названием «Мавка», изображающей девочку лет пятнадцати с распущенными волосами и тяжелым гипнотическим взглядом. В зале он был один, ошибиться я не могла.

– Здравствуйте, вы Олег Гляденин? – спросила я.

Фотограф медленно повернулся ко мне. На вид ему было лет сорок. Он был худой и высокий, на плече висел кофр для фототехники, старый, потертый, из толстой черной кожи.

– Добрый день. Да, это я. Мы знакомы?

Он рассматривал меня очень внимательно, изучающе и оценивающе. Глаза, увеличенные толстыми стеклами массивных очков, производили жутковатое впечатление. К тому же он очень напоминал фигуру из моего ночного кошмара.

– Нет, но у меня к вам просьба.

– Какая?

В его голосе послышались ледяные нотки. Я внутренне съежилась, но вспомнила сына в реанимации.

– Видите ли, на вашей выставке есть фото моего сына, – решительно сказала я.

–Да вы что? – его радость была неподдельна. – И какая же из них?

– «Шутка».

Он тут же бросился к фотографии.

– Эта?

– Да.

– Прекрасно! И как она вам? Не нравится, да? Вызывает неприятные чувства? Говорите же!

Гляденин чуть ли руки не потирал от восторга. Я ожидала всего чего угодно, но не такой реакции.

– Да, она мне не нравится, – начала я, растеряв половину своей уверенности.

– А, вот вы где! – вдруг раздался голос Морковкина. – Беседуете?

– Да! – улыбаясь ответил фотограф. – Представляете, ее сын на моем фото! Такая удача!

– А пойдемте-ка в мой кабинет, – предложил Морковкин. – Выпьем кофе, поговорим спокойно, а то придут люди на выставку, мы им помешаем. Пойдемте, пойдемте.

Он чуть ли не выталкивал нас из зала. Я, совершенно опешившая, подчинилась, а Гляденин так радовался, что был согласен на что угодно.

Войдя в кабинет, я сразу поняла, что Морковкин готовился к этой встрече. Комната была приведена в относительный порядок. Во всяком случае, стулья были освобождены от бумаг, стол разобран, на нем стояли вымытые чашки и блюдца с пряниками и конфетами.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – хлопотал Юрий Константинович, нервно поправляя на носу круглые очки. – Что будете? Чай? Кофе?

– Чай, – сказал Гляденин, а потом вдруг махнул рукой. – Нет, кофе! Давайте кофе!

– Мне тоже кофе, – ответила я на вопрошающий взгляд Морковкина.

Мы с фотографом сели у стола, а Юрий Константинович возился с чайником и звенел чашками у подоконника.

– Ну и что вы скажете о фото? – спросил Гляденин.

– Ничего хорошего, – ответила я. – Хотела попросить вас убрать фото с выставки.

– А что так? – деланно удивился фотограф. – Хорошее же фото получилось.

– Нет. Это плохое фото. Мой сын не такой.

Гляденин сидел весь подобравшийся и напряженный, как зверь в засаде перед прыжком, но при этом весь светился от радости.

– А какой ваш сын? Он не изменился в последнее время? Где он сейчас?

– Изменился, – зло ответила я. – А сейчас он в реанимации.

Морковкин в это время ставил на стол две чашки. Он вздрогнул и разлил немного кофе, тут же засуетился и начал вытирать стол.

– Вот как, – протянул Гляденин. – А что с ним?

– Отравление.

– Спайс? Клей? Алкоголь? Наркотики?

– Да что вы себе позволяете! – взорвалась я.

– Извините-извините, – фотограф примиряюще поднял руки перед собой. – Я не хотел вас обидеть, просто это вполне обычное дело среди подростков.

– Мой Славик не такой, – возразила я.

– Был.

Слово упало словно камень. Все застыли. Первым опомнился Морковкин.

– Сахар? Вам сколько? – обратился он ко мне.

– Две, – тихо сказала я.

– Мне не надо, – Гляденин взял чашку и понюхал кофе. – Я вообще кофе пью очень и очень редко. Он на меня действует слишком возбуждающе. И алкоголь не употребляю, я от него становлюсь слишком болтлив. Но не каждый день приходится встречаться с героями своих фотографий, ну или с их родными.

Он улыбнулся и отпил глоток.

– М-м-м… Чертовски хорошо!

Кофе был, честно говоря, посредственный, обычный растворимый из банки, но Гляденин смаковал его как наивкуснейший напиток. Морковкин вдруг полез в ящик стола и вытащил маленькую плоскую бутылочку коньяка. Открутив крышечку, поднес бутылочку к чашке фотографа. Тот сначала отодвинул чашку, а потом, помявшись, сказал:

– Ах, все равно, сгорел сарай, гори и хата.

В полном молчании мы сделали несколько глотков.

– Так что же с фото, – нарушила я тишину. – Уберете?

Гляденин очень неприятно улыбнулся.

– Ответьте мне, ведь ваш сын изменился в последнее время? Да? Ведь изменился?

Когда он говорил, то немного тянул шипящие звуки и слова звучали словно с небольшим шипением: «изсменилссся». В этом было что-то змеиное. Я кивнула. Врать не было смысла, он что-то знал. Гляденин снова улыбнулся.

– Да, они все меняются после того, как я их сниму, – он отхлебнул маленький глоток. – Ах, как же вкусно! Жаль, что я не могу себе это часто позволить!

– Уберете фото?

Во мне закипала ярость. Мой сын лежит под капельницей, из горла у него торчит трубка, а эта тварь что-то знает и глумится надо мной.

– В этом нет никакого смысла, – спокойно ответил Гляденин. – Все свершилось в момент спуска затвора фотоаппарата. Она пропустила их через себя, забрала что ей было нужно, а фото – это всего лишь отпечаток на бумаге. Даже если вы его порвете или сожжете, ничего уже не изменится.

Он держал чашку двумя руками и пил с явным наслаждением.

– Кто она? – спросил Морковкин.

– Линза. Моя великолепная, бесподобная черная линза.

И он ласково похлопал по кожаному кофру, с усмешкой глядя на наши вытянутые лица.

– Вижу, вы в недоумении, – сказал он и протянул чашку Морковкину. – Можно еще кофейку?

– Да, конечно.

– И ваш сын, и ваши племянники стали добычей моей линзы, – сказал Гляденин, принимая чашку у Юрия Константиновича.

– Что за бред! – возмутилась я.

– Не бред!

Гляденин отставил чашку и подался ко мне. В это время Морковкин щедро плеснул в его чашку коньяк.

– Вы просто ничего не понимаете!

– Ну так вы объясните нам, – миролюбиво сказал Юрий Константинович. – Что за линза такая? В чем принцип работы? Облучение?

Фотограф откинулся на спинку стула. Он выглядел слегка нетрезвым, хоть и выпил всего-то ничего.

– Ладно, – сказал он. – Я вам ее покажу.

Он открыл кофр, внутренности которого были обшиты бордовым бархатом с мягкой подложкой. В нем, словно редкая драгоценность, лежал странный предмет, похожий на большой кубик с объективом. Гляденин достал его и любовно погладил.

– Мне пришлось его немного переделать под мою черную красавицу.

– Это фотоаппарат? – изумилась я.

– Да, – ответил фотограф. – «Салют» называется, производство 1957 года. Никогда таких не видели? Это понятно. Молодые еще. А я-то