котором сияет золотом и парит между землёй и небом статуя Мадонны. Звуки Вашей скрипки рождают и уверенность и сомнения, и вечная Дева приглашает за собой лететь, но только не хочу я за облака — всё говорит, что здесь, внизу моё счастливое место. Стоп! — ну вот и прозвучало давно забытое слово. Быть такого не может! Что-то происходит со мной прямо сейчас среди этой синевы, теней облаков, скользящих по крыше и кружащейся вдалеке женской фигуры, проникающей своим волшебным смычком сразу и в настоящее и в будущее.

Похоже, сеанс экзорцизма должен выглядеть именно так, потому что все яснее и ясней проступают контуры правды о том, что более всего меня сейчас интересует — о музыке в моей жизни и о моей сути. Такие впечатления с ног собьют кого угодно, я почувствовал, что совершенно обессилел… И почти сразу меня услышали и помогли, и сохранили мой разум в целости. Опять это сверхбыстрое и неприятное действо…, впрочем, это уже не важно…

Вы помните как в старых кинотеатрах при просмотре обрывалась плёнка? Вот также неожиданно и сейчас какая-то сила вдруг скомкала весь этот голубой мир, заставила его умолкнуть, а меня так тряхнула, что я упал, ударившись лицом о мраморные ступени. Это не было землетрясением; видимо, пробуждение от таких снов другим и не бывает. Не помню чтобы я когда-нибудь так падал. С верхней полки поезда, да, было — детская шалость, обошлось без последствий. Сейчас ситуация обратная — все очень серьёзно и последствия уже есть. Впрочем, это хорошо, что лицо разбито — пусть новое будет ликом изменившегося человека. Через несколько дней я рискнул посмотреть в зеркало. Не считая синяков и ссадин, все как и прежде было, кроме… Вот оно что, цвет глаз немного изменился! Были карие, карими и остались, но, вы будете смеяться, добавилась какая-то еле заметная синева. Вы скажете — сумасшедший, синева эта тебя преследует повсюду, но что же мне делать, если так оно и есть? Такие же карие глаза с синей поволокой были у моей бабушки, я помню и это удивительно…

Прошло несколько дней, и вот, я пишу письмо Ирине Сергеевне в маленький, со смешным названием городок, где, по слухам, из экономии средств остановились мои музыканты.

Из письма Ирине Сергеевне в город Поджибонси, Тоскана, Италия:

— "…теперь Ваш черед получать от меня письма, мой милый гид, друг и соблазн. Много, очень много пережито с Вашей помощью в последнее время, этим незаметным открытиям и чудесам счёт давно потерян. Что-то новое порой оживает внутри меня, что не умеет отступать, но охотно открывает душу, таким как Вы. Когда я слушал Вашу скрипку на крыше собора, мне казалось, что я рождаюсь и умираю одновременно; переживать это преображение было совершенно невыносимо. Похоже, я и в самом деле умер в каком-то смысле, а перед Вами — письмо недавно родившегося человека. Мне нужно ещё многое Вам сказать, не в письме, конечно. Это личное. Кроме того, когда мы увидимся, я смогу ответить на Ваш главный вопрос — пришло, наконец, понимание целей ваших коллег здесь на земле, к чему, собственно, я и был ими призван. Это оказалось так просто, но неужели это то, что вы все столь долго и мучительно искали?! Мне необходимо ещё некоторое время чтобы это осмыслить (вдруг я ошибаюсь?) и найти нужные слова, поэтому я прошу Вас о встрече, но не здесь, и не сейчас…."

Ответа я не получил. Дождавшись возвращения оркестра в родной город, я поспешил на их перый же концерт. О, этот ритм вечернего города и эти его огни! Я как будто впервые ступал по его улицам. Вот и знакомый дом. Двери, гардероб, тесные коридоры… Всё было так знакомо и обещало удачу! Но нет, не смог я найти там Ирину Сергеевну. Нигде. Трудно было в это поверить. Разум предлагал всякие объяснения — может быть заболела или срочные дела… Но подозреваю, что причина в другом — в том, что моя миссия окончена, я оказался не тот, кто им нужен, и всё, что накопилось в душе за это время не будет востребовано никогда. Что ж такого, разве впервые меня отвергли? Пора бы уже — нет, не привыкнуть (неправильная мысль) — принимать это без душевной дрожи. Ведь я уже другой! Следует, однако, спросить о ней, но кого?

— Нет, — ответили мне театральные дамы с программками — такую мы не знаем.

Я подробно им её описал, на меня посмотрели с удивлением и, разве что, пальцем у виска не покрутили:

— Никогда такой здесь не было.

Куда же мне теперь? Ага, мастер ударных, к нему! Сказать-то легко, но найти его удалось только после выступления. Он узнал меня, взял за рукав и отвёл в сторону.

— Где она? — спросил я тихо, уже содрогаясь от мысли, что никогда её больше не увижу. Мой собеседник молчал, и вдруг я увидел каким он стал маленьким. Или это я распрямил спину? Не отвечает. Мне пришлось встряхнуть его за плечи, и он выдохнул:

— Её нет… Умерла… — голос этого человечка был едва слышен. Теперь уже я едва мог выговорить:

— Как…умерла?…

— Несчастный случай. Сорвалась с высоты…

— С вы-со-ты… — я всё понял и мне не нужно было больше ни о чём спрашивать — высота эта была мне слишком хорошо знакома. Глаза мои закрылись как-то сами, лицо, я почувствовал, исказилось, и слёзы оказались совсем близко. Уже повернувшись чтобы уйти, последним усилием мне удалось к нему обратиться:

— Послушайте…Мы с Вами больше не увидимся, и мне, наверное, следует сказать Вам кое-что из того, что ей предназначалось, — в горле у меня стоял комок и я не узнавал свой дёргающийся голос — для вас это уже не имеет значения, понятное дело — я отставлен, но для неё, для меня… Вот что…слушайте. Вас много больше, чем мне представлялось. Вы скрыты и вы на виду. Вы действуете, даже если молчите. Вы как новый потоп, но не губящий этот мир, а дающий ему шанс не превратиться в болото. Вы живёте сколько времени сколько захотите. Ваши инструменты будут современны всегда. Ноты, ваша письменность, понятны всем и не нуждаются в переводе… Люди испытывают наслаждение, даже восторг, слушая вашу музыку. Многие становятся чище, лучше, счастливее. Не счесть