Я задумалась.

— Конечно, надо дом обыскать, — решила я. — Может, найдется, что продать.

Набрав ведро воды, я по свежеоткопанной тропинке вернулась во флигель.

В комнате было тепло, поленья догорали. А из-под ковра на софе слышались горькие всхлипывания.

Малышка плакала.

— Эй, — тихонько позвала я, осторожно ставя ведро на пол. — Милая! Ты чего?

Уголок ковра зашевелился, отогнулся. Из-под него появилась чумазая мокрая мордашка.

— Я думала, — всхлипнула девочка, — ты меня бросила. Обманула и оставила одну.

У меня сердце дрогнуло, руки бессильно опустились. Слезы так и брызнули из глаз.

Сколько же горя она должна была перенести в свои годы, совсем кроха, чтоб так скоро поверить в зло?!

— Нет, нет, что ты! — прошептала я, порывисто бросившись к ней и обняв маленькое дрожащее тельце. — Как ты такое могла удумать?! Конечно, нет! Я не оставлю тебя одну! Но нам же нужно что-то поесть, не так ли? Я и сходила за водой. Будем пить чай, как вчера. Ну, не бойся, Лиззи!

Но она вцепилась в меня, и молча дрожала, спрятав лицо на моей груди.

Верно, она пережила самые страшные минуты в своей жизни.

— Давай я с тобой ходить буду, — прошептала она горячо. — И за водой, и всюду. Я помогать стану. Только одну меня не оставляй.

— Хорошо, — так же шепотом ответила я. — Вместе ходить станем. Только не плачь и не думай обо мне плохого. Я тебя не подведу. Я тебя не предам.

— А можно, — осторожно спросила она меня, — я стану называть тебя сестрицей?

— Ну, конечно, можно, — ответила я, баюкая ее на руках. — Я буду сестрица Бьянка, а ты мне сестрица Лиззи. Давай поедим, сестрица?

— Может, просто чаю попьем? — горько вздохнула Лиззи, все еще переживая последний страх и все еще всхлипывая. — А еду оставим на вечер. А то не уснуть, когда в животе голодно…

Эти слова больно резанули мое сердце, даже слезы из глаз брызнули. И я обняла ее крепче, баюкая и ее, и себя, свои разбушевавшиеся чувства.

— Хорошо, — согласилась я. — Давай.

В кухонном пыльном шкафчике я нашла еще немного сушеных трав и, как ни странно, огромный кусок коричневого пахучего мыла. Его сварил старый аптекарь, сам.

Помню, он хвалился, что им можно вылечить даже лишай. А уж отмыть все, что угодно! Даже черный ночной небосвод добела.

Настоящее сокровище! Особенно если учесть, что мы с Лиззи были как два трубочиста.

Мыло это было почему-то надкушено с одного уголка. Огромной зубастой пастью.

— Клотильда наверняка пробовала на вкус, — поделилась соображениями Лиззи. — Она вечно все незнакомое в рот тащит.

— Опасная привычка, — покачала я головой. — Так можно укусить совсем что-то неподходящее.

— Она не укусит, — серьезно ответила Лиззи. — Отраву она по запаху знает. А вот что это такое, наверное не поняла.

Я разобрала найденные травы, отобрала самые полезные, отвар из которых придаст нам сил. Все-таки, я еще нездорова. И никто меня не лечил. Значит, нужно самой этим заняться.

— Вот ромашка, — бормотала я, разбирая цветы. — Успокоит и снимет воспаление. А это алоцвет. Кровь обновит. И кошкин глазок. Укрепит. Я живо нас обеих на ноги поставлю!

Плеснула воды в чайник, повесила его над огнем.

— Нам нужно сегодня помыться, — серьезно произнесла я. — Иначе кровососы нас съедят и обгложут до костей. После того, как чай попьем, надо будет к дому сходить. Там поищем что-нибудь полезное. Тебе вот платье не помешало б новое. Это смотри, слишком малое. Так и расползается по швам. Может, найдет какую-нибудь старую вещь, которую можно будет перешить?

Тут вдруг во дворе пропел петух, и Лиззи удивленно глянула в сторону окна.

— Птицы? — произнесла она. — Здесь? Откуда?

Вот и мне любопытно, откуда.

Дом аптекаря стоял далеко от прочих домов. До соседей добираться час, а то и полтора. А петух горланит у нас во дворе! Не мог же он в лесу жить? И сбежать из поселка в глушь, где есть совершенно нечего, тоже вряд ли мог.

— Пойду-ка, гляну, — пробормотала я.

Лиззи ни слова не говоря, колобком скатилась с нашей постели, ухватила свою игрушку, и потуже затянула шерстяной платок, в который была укутана.

И вместе мы выдвинули во двор.

Позади флигеля, в беседке, наполовину заваленной снегом, важно разгуливал огненно-рыжий, с черным блестящим хвостом, петух. Все сугробы вокруг были украшены следами куриных ног, а немного поодаль слышалось протяжное кудахтанье кур.

— Вот чудо, — пробормотала я. — Откуда они тут?

— Может, оттуда? — Лиззи указала пальцем на снеговую кочку с черным круглым провалом оконца, откуда курился пар. — Смотри, вон одна птица из окошка выглядывает!

Я вернулась за лопатой, и мы вдвоем с Лиззи прочистили короткую тропинку к этой непонятной кочке. Впрочем, почему непонятной. Это был домик для кур, совсем маленький, летний. Туда зайти можно было, лишь согнувшись в три погибели. Сейчас он стоял, засыпанный снегом вместе с крышей.

Да и кур-то у нас было всего с десяток. И тех Клотильда переловила и забрала себе.

— Эти откуда взялись? И, главное, как зимой одни выжили? Что ели?

Лиззи лишь пожала плечами. Разумеется, у нее не было ответа на мои вопросы.

— Наверное, не всех Клотильда поймала, — заметила я, стуча лопатой по низенькой крохотной дверке.

Домик ответил мне настороженным кудахтаньем и долгим «ко-ко». Значит, верно куры там оставались! А снег, завалив клетушку с крышей, уберег их от стужи!

— Смотри, сестрица, — произнесла Лиззи, — что я нашла! Какой камешек забавный!

Я глянула.

На детской грязной ладошке лежало яйцо!

Свежее, еще теплое!

— Лиззи! — прошептала я. — Это не камешек! Это же куриное яйцо… мы спасены, Лиззи! Иди-ка в дом, положи его в миску. Позже его съедим. А я попробую открыть эту примерзшую дверь!

Это удалось мне не сразу. Тело у меня было тонкое, совсем легкое. И я толкала эту дверь плечом, и с разбега, очень долго. Снова и снова, пока она не поддалась.

В лицо мне пахнуло смрадным теплом. Еще бы! Всю осень и зиму не убирали и не проветривали.

Я приоткрыла дверь и с трудом, согнувшись, протиснулась в домик для кур. Курятник — это уж