мной привезли, надергала помягче, настелила курам в гнезда, и много — на пол, надежно прикрыв зловонную жижу. Теперь здесь будет сухо и не будет вонять.

Проветрила клетушку, насыпала курам чистого зерна, а ящик закрыла, чтобы они его не пачкали.

В награду за свои труды по окончании всех работ в пышной свежей подстилке на полу нашла еще одно яйцо, свежее, горячее.

— Ну, теперь не пропадем! — прошептала я, зажав его в кулаке и улыбаясь до ушей.

Силы возвращались ко мне быстро. Даже странно, какое чудо способен сотворить крошечный кусок хлеба и спокойный отдых! Но я уже чувствовала, как силы возвращаются в мои руки.

Поэтому я решительно взяла снеговую лопату и решили идти к дому.

Я хотела поискать там что-нибудь, все равно что. В нашем положении любая мелочь, любая вещь— это ценность. Обрывок ткани, старая одежда. Соль. Мыло вот, например. Клотильда не взяла мыло, а ведь оно стоит очень дорого.

— Чем же Клотильда стирает, если мыла не знает, — удивилась я, натягивая тяжелую одежду.

— Щелоком же, — рассудительно ответила Лиззи, в свою очередь завязывая свои шерстяные платки. — Да и то не сама, а служанки ее. Видно, ты и вправду сильно болела, если этого не помнишь. Ты же тоже стирала для Клотильды.

Я помнила.

И стирала, и таскала тяжелые корзины с сырым бельем во двор, вывесить сушиться…

Но все эти воспоминания были так тяжелы, так болезненны, что я отодвигала их поглубже в память, чтобы отчаяние и безысходность, наполнявшие их, не ранили меня.

Я глянула на свои руки. Они были очень тонкие, худые, бледные, с коротко остриженными ногтями, в цыпках. Да, поработать им пришлось много.

Мне вдруг стало ужасно жаль своего нового тела. Какое оно неухоженное, больное, нескладное… Совсем юная девушка, а выгляжу как старуха! А мне вдруг захотелось выглядеть… привлекательно, что ли. Я и в прежней своей жизни была этого лишена. Болезнь ведь никого не красит.

А сейчас я здорова! Слаба, голодна, но смертельные болезни не подтачивают меня! Значит, и красоту можно вернуть.

— Эх, мне б найти каких-нибудь трав, — пробормотала я. — Вылечиться как следует… руки вот хотя б отмочить, чтоб были мягкими и красивыми…

— А ты раньше травами занималась? — удивилась Лиззи, пряча за пазуху свою старую игрушку.

— Травами и цветами, — ответила я. — Делала целебные отвары, варила мази… Эй, а куда это ты собралась?

— С тобой пойду, — ответила Лиззи. — Помогать буду. Я ведь все-все могу делать! Правда!

— Ну, хорошо. Корзинку с мелочью ты нести можешь, пожалуй. А кота своего зачем с собой берешь? Может, оставишь его тут?

Но Лиззи лишь помотала головой, глубже заталкивая игрушку под свою одежду.

— Ему нельзя мерзнуть, — сообщила она мне серьезно. — Он должен быть всегда в тепле!

— Здесь довольно тепло, — заметила я.

— А если мы долго будем ходить? Если дом остынет? Нет, он может замерзнуть. А у меня за пазухой — никогда!

В доме было тихо, морозно, пусто.

Двери были приоткрыты, в холле намело целый сугроб снега, и мы еле пробились внутрь.

— Ого, какой огромный дом! — восторгу Лиззи не было предела. — Он тоже твой?!

— Тоже мой, — тихо подтвердила я, переводя дух после борьбы со снегом и оглядывая родные стены. — А ну-ка, идем наверх!

Дом, конечно, был вовсе не большим. Двухэтажным скромным домиком он был. Но там были и холл, и гостиная, и кухня, и кабинет для работы, и спальни.

Но Клотильда и Жан вынесли отсюда абсолютно все ценное, поэтому дом был пуст и пространство вокруг казалось огромным.

Они вывезли даже мебель. А что не вывезли, то разломали. Спасибо, что стекла в окнах остались целыми.

Крепкие хорошие стулья лежали разбитыми, столешница обеденного стола топорщилась белыми сухими щепками. Жан и его мать словно хотели уничтожить весь мой мир, в котором я жила в покое и счастье. Чтобы мне некуда было вернуться. Чтоб больше не было мне радости в этом мире.

Откуда такая звериная, лютая жестокость ко мне?

За что?!

Особенно Клотильда постаралась в моей комнате. Ее руку я узнала бы всюду! Это она сделала, в приступе ярости, какие иногда на нее накатывают. Тогда она дает выход своей силе и злобе. Радостно ломает и кромсает все, что попадется ей в руки.

Кровать моя, скромная узкая девичья постелька, была разломана совершенно. Резное деревянное изголовье треснуло, будто его несколько раз ударили колуном. Доски были оторваны от короба, крепкие ножки выбиты.

— Они что-то искали? — осторожно предположила Лиззи.

Я лишь пожала плечами.

Что искать в спальне девушки? Деньги? Тайники с сокровищами?

— Ну, зато дров нам нарубили, — весело произнесла я, хотя на душе кошки скребли. — Перенесем потихоньку обломки к себе и сожжем, как дрова. Будет тепло!

Клотильда раскидала и расшвыряла мое рукоделие, ножницы, иглы, цветные шелка и тонкие ленточки, которыми я вышивала цветы на своих скромных платьях. Я долго собирала их, растоптанные и пыльные, по всему полу. Пригодятся.

А вот кабинет отца эта парочка мародеров не тронула.

И я даже поняла, почему.

В колбах, ретортах и стеклянных бутылях навсегда застыл процесс, который старый аптекарь не довел до конца. Там он готовил какой-то яд, наверное, от садовых вредителей. И его запах отпугнул Клотильду.

— Точно, звериное чутье, — изумилась я. — Как крыса. Не посмела даже войти! Побоялась отравиться.

В кабинете царила идеальная чистота и порядок, если, конечно, не считать пыли.

Зато здесь были целы и диванные подушки с кистями, и теплый шерстяной плед все еще лежал в кресле!

И самое ценное — куски мыла в подарочных обертках из блестящей шелковой бумаги были сложены аккуратной пачкой в ящиках стола! Аптекарь не успел их продать и использовать. И это богатство нам с Лиззи досталось!

— И ни одного надкусанного куска, хвала небесам! — прошептала я, перебирая их дрожащими руками, сдувая пыль с ярких оберток. — Испорченное мыло вряд ли кому удалось бы продать.

Тут было и грубое коричневое мыло, полупрозрачное, если его разрезать на мелкие куски. Оно годно для уборки и чистки, да и стирка с ним была легче.

Было тут и туалетное, белое и розовое, с запахами роз, ландышей, сладких медоцветов. Отец сам добывал из цветов ароматные масла и варил с ними это мыло.

Были и