Вынул он из-под бурки конвертище с пятью сургучами.Обрадовались мужики. Зазвал батя своих дружков, Понятьееа и остальныхживоглотов, их рыл двадцать всего было, в наш дом. Баб и ребятишек прогнали.Один я притыриться успел на полатях. И начал батя вслух читать ответ Сталина.

«Уважаемые товарищи! Получил ваше письмо. Согласиться с„крестьянскими резонами“, к сожалению, не могу, так как претворение в жизньидеи коллективизации считаю исторически необходимой задачей.

Свою так называемую Одинку вы сделали маленьким островкомединоличников в море коллективных хозяйств. Не думаю, что вы окажетесьспособными конкурировать с хорошо оснащенными современной техникой колхозами ис людьми нового типа, решительно порвавшими с вековыми мелкобуржуазнымипривычками. Вступление в колхоз дело добровольное, и мы, большевики, придаемсоблюдению этого высокоморального принципа огромное значение. Время покажет,кто из нас прав.

И. Сталин»

Прочитал мой батя эту ксивоту, задумался и говорит комбригуПонятьеву, что теперь другое дело и правильное дело. Не первый день на светесеем, не последний, даст Бог, жнем, поживем – увидим, кто прав, а кто выбралпуть Кривой и неверный.

Ваш папаша пожелал мужикам нашим присмотреться кпроисходящим на селе изменениям, прислушаться к мирному и спокойному голосуобъективной истины, а оружие сдать, ибо не потерпит советская власть, несмотряна свое бесконечное историческое терпение, земледельца единоличника с оружием вруках. Оружие должно быть сдано. У нас все на добровольных началах.

Снова призадумались наши мужики, а мне с полатей видны былизлодейские рыла бандитов, взявших, по словам бати, мужицкую власть в свои руки.Неслышно похаживали они по хате, и в ужасе я соображал, что не поскрипывают подихними ногами половицы, словно прилетела к нам бесовская сила, невесомая,бесплотная, но одетая и обутая. Бледны были рыла чекистов, ни взглядами, нидвижениями какими не выдавали они задуманного злодейства, но от этого ещестрашней стало мне, и хотел я уж было заорать всем существом своим, всем своимпацанским оборвавшимся сердчишком почуяв беду смертельную, последнюю, непопра–вимую, как батя мой встал и сказал мужикам: «Поступим, мужики, по совести. Недело пахать с обрезом за спиною. Закон есть закон. Нельзя хранить оружие. Ежелиж воевать, то не сладим мы с советской властью. Сами понимаете. Не сладим, даеще баб своих, стариков да ребятишек угробим. Так уж поверим, как христиане,Сталину. Если евонная правда – в колхоз пойдем, если наша – придется емуразогнать, свою колхозню».

«Умно, Шибанов, рассудил. Молодец. Силой, действительно,ничего вы, мужики, не добьетесь», Это папаша ваш, Понятьев, сказал, гражданинГуров, и незаметно облизнулся при этом и водицы испил, ибо в жар его ужебросало от предчувствия кровавой пирушки… А вы в тот момент, гражданин Гуров,возвращались со своими красными дьяволятами в Одинку, чтобы принять участие вэкзекуции, Наябедничали, налегавили в обкоме про непокорных, про мудрых нашихбатек и возвращались в Одинку. Вместо стишков говноеда Демьяна везли вы на этотраз с собой шомпола и плети… Ну, что ж! Хорошо. Согласен. Давайте врежем еще порюмочке, расширим сосудики. Может быть, валидольчика? Нитроглицеринчика?Сустака? Вы весь в папашу: то в жар, то в холод вас бросает.

Пожалуй, было бы не умно не поверить, гражданин Гуров, вашимуверениям в том, что тогда вы искренне считали кулаков смертельными врагамисоветской власти. Корысти у вас, пацанов, быть не могло. Напичкали вас,естественно, вонючей ложью. Деревни вы к тому же и не нюхали в свои двенадцатьлет. Деревня, внушили вам, держит в петле голода пролетария и интеллигента,красноармейца и ученого, пионера и комсомольца, точит поганая, зажравшаясядеревня финку, чтобы всадить ее в спину партии, и когда схлынет из нее всякровушка, реставрировать власть помещиков и капиталистов… Все это мне понятно.И не мне вам рассказывать, гражданин Гуров, что такое сила и ужас тотальнойпропаганды. Долго не мог я никак понять, не влазило это просто в мою голову идуша не разумела, каким образом вышло так, что в вас,двенадцати-тринадцатилетних пацанах и пацанках не было ни жалости, нисострадания, ни дурноты при виде крови, почему полностью отсутствует в васреакция на чужую боль, и наоборот, горят глазенки, пылают щеки, злоба пьянит,как сивуха, губы, невинные еще губы, искривлены в сладострастной улыбке, ноздридрожат и оскалены по-волчьи зубы, когда вы пороли нас, изгилялись надрастоптанными, уже не чующими ударов, переставшими звереть от плевков, ибоневыносимый ужас от того, что наделали ваши папеньки, был бесконечней боли иобиды… Потом уже, через несколько лет, поприглядевшись к вашему брату надопросах, в тюрьмах, при шмонах, арестах и казнях, наконец, просек я, чтоотрезали вас в семнадцатом году от пуповины вековечной культуры и морали. Ивоспитали человека нового типа – звереныша, полуосла-полушакала. «Если враг несдается, его уничтожают», «Наш паровоз, лети вперед! В коммуне остановка», «Ктобыл ничем, тот станет всем!» и так далее. Вот что : вы хавали, а вожди заразиливас сифилисным страхом наказаний и полного уничтожения капиталистами,помещиками и кулаками. «Или мы их, или они нас», – внушали вам вожди, и,дорвавшись, до безоружных особенно, «врагов», вы, падлюки, были беспощадны ибесчеловечны…

Я затрекал, как взволнованный либерал, а либерал, живущий впалаче, это – смешновато. Нельзя распоясываться. Понимать что-либо, темболее тухлую конструкцию вашей натуры, гражданин Гуров, можно и без пафоса.Поэтому давайте сделаем перекур, а то еще немного, и я измудохаю вас дополусмерти. Чешется моя рука, чешется… Перекур…

Сдали мужики оружие тогда, сдали. К сожалению, сдали. Вполнемогли постоять за себя и за баб, перебить палачей своих, а потом с чистойсовестью встать по закону к стенке… Сдали оружие. Сидят за одним столом в нашейхате с чекистами, щи хлебают, самогон жрут и трепятся благодушно в дружескойатмосфере, пробздетой сталинской демократией, о том, как они культурно будутконкурировать с колхозом, в который добровольно пошла всякая ленивая рвань,ворье и пьянь. А затем Понятьев встает и говорит: «Так, мол, и так, Шибанов.Спасибо тебе за хлеб-соль. Теперь кончать с тобой будем. И так много отнял ты уменя времени. Письмо я тебе привез не от Сталина, а от себя лично».

Тут я выстрелы услышал в деревне и понял, что и впрямьпришел всем нам конец. Чекисты повытаскивали маузеры. Встали у окон и дверей. Ивраз обессилели от такого оборота крепкие наши мужики, прошедшие германскую игражданскую. Сгорбились, покачали головами, а батя мой и говорит им; «Ихняятеперь бандитская сила, мужики. Никуда нам от нее не деться. Но боком выйдетвам наша кровь, и проклятье до конца времен от вас не отстанет. Стреляйте,бляди!»

Человек восемь уложили с первого залпа чекисты. Один мой батяостался.

«Прав, – говорит, – я был. Не годится под такимзверьем на земле жить и хлеб родить. Прав я был. Стреляй, дьявол! Не боюсь нитебя, ни смерти! Господи, прими наши души!» Встал батя на колени передобразами, перекрестился, а папенька ваш, гражданин Гурое, отвечает: «Кончить ятебя, кулацкая харя, успею. Ты вот послушай сначала, какой красивой жизнь безвас в этих краях будет. Почуй, от чего отказался ты, погляди на то, что янарисую».