А вилла ваша – шик! Вилла – блеск! Просто ласточка а невилла. Нравится она мне. Нравится. На такой вилле вполне можно провести остатокдней. И не то что провести, скоротать лет двадцать, а блаженно истлеть,поддерживая в члена огонек жизни марочным коньячком и веселыми девчонками.Давайте прогуляемся, гражданин Гуров. Остоебенело сидет на одном месте час зачасом, день за днем. Да и наговорено мной уже немало… Немало… Извините уж:дорвался. Дорвался и даже не брезгую иногда впадать в беллетристику. Насчетсолярия на крыше вы правильно сообразили. Хорошая штука… В нашем возрастеполезно погреть шкелетину на солнышке. Я ведь слишком долго ждал этой встречи,не раз беседовал с вами мысленно, даже тогда, когда бы уверен, что подохли вы,и немудрено, что накопившееся как-то само собой неудачно окостенело во мне,отштамповалось и прет временами поносом. Я был бы гораздо сдержанней, если бывел протоколы допросов. «Я, гражданин Шибанов, он же Рука… по существу деламогу показать следующее».

– И все. Разговор – другое дело. А разговор по душам –первый, по сути дела, в жизни и последний – тем более… Да. В протоколахдопросов, кстати, я никогда не старался блеснуть слогом, блядануть лишнимэпитетом и умничать. В отличие от многих моих коллег, я никогда не мечтал,устав от борьбы с внешними и внутренними врагами, перейти на литературнуюработу, вступить автоматом, по звонку с Лубянки в Союз писателей и грестиденьгу за порчу великого и могучего русского языка.

Многих мы уже проводили с шампанским за тихие письменныестолы, многих. Разбудите меня ночью, прочитайтв наугад полстраницы, и я с ходускажу, чекист тиснул ее или просто полуграмотный пиздодуй вроде ГеоргияМаркова. Воняют страницы книг моих бывших коллег протокольной керзой,прокуренными кабинетами, протертыми локтями, геморройным жопами, издерганныминервишками и страхом за собственны шкуры. Ведь нашего брата – палача, гражданинГурое, тоже немало ухлопали, пошмаляли, схавали. И горели, между прочим зачастуюименно те Питоны Удавычи, которые, обнаглев и очумев от вдохновенья, такраспоясывались на допросах, таки насочиняли чудовищных фантасмагорическихсюжетов, что начальнички наши, палачи со слабым в общем-то воображениемхватались за головы и старались избавляться от «поэтов» своего дела…

Да-да! Было времечко в тридцатых, да и сороковых годахнашего замечательного века, когда Лубянку и подобные заведения в крупных имелких городах Российской империи смело можно было называть Домами Литераторов.В них кишмя кишели представители различных литературных течений, не враждуядруг с другом, ибо была у них у всех одна цель: захерачить с помощью одного илинескольких бедных подследственных произведение принципиально нового жанра:Дело. ДЕ-ЛО! Движение идеи следователя к цели. которое мы промеж собой называлисюжетом, должно было, пройдя через различные перипетии, собрать в конце концовв один букет всех действующих лиц Дела – врагов народа и их пособников. Букетпреподносился трибуналу, а тот, не понюхав даже, посылал одни цветочки вкрематорий, другие на смертельную холодину лагеря. И все! И Дела – эти поистинесложнейшие произведения соцреализма – забывались, а литературные герои,советские люди, люди нового типа, засасывались трясиной забвения.

Но Сталин и политбюро требовали от нас новых, болееинтересных Дел, требовали более полного слияния литературы с жизнью. Импришлась по вкусу не призрачная кровь выдуманных персонажей, а теплая реальнаякровушка наших подследственных – «мерзких злодеев, потерявших человеческий обликпри подготовке зверских покушений на своих вождей и их политические идеалы».Процессы, и открытые, и закрытые, воспринимались вождями и временноостававшимися на свободе зрителями, как грандиозные спектакли, где недостатокшекспировских страстей и глубины художественной мысли компенсировалсяразыгрываемой в реальности завязкой, реальными запирательствами, реальнымнапором представителя обвинения, вынужденными признаниями и восстановленными вледенящих душу диалогах судей и подсудимых подробностями эпическогопреступления. Затем кульминация и финал.

Вы совершенно правильно отметили, гражданин Гуров, что ивожди, и зрители при этом не просто находились в зале, со стороны,по-зрительски переживая разворачивавшееся на их глазах действие спектакля –нет! Они тоже были его персонажами, они идентифицировали себя не без помощисамовнушения, гипноза и пропаганды с Силами Добра, одолевающими при активнойподдержке славных чекистое – рыцарей революции, гнусные Силы Зла. Гнусные, негнушавшиеся никакими средствами, коварные и вероломные Силы! Вот тут-то мы,неизвестные прозаики и драматурги, постарались! Сами подследственные иной разискренне восхищались сочиненными лично мной коварными интригами, поворотамисюжета и чудесной технологией заговоров и диверсий. Позвольте похвастаться: этоя придумал пропитывание штор и гардин в кабинетах руководителей различнымиядовитыми веществами, поставлявшимися врагам народа царскими химиками имеждународной троцкистской агентурой. Простите, отвлекся…

Короче говоря, аппараты следствия и суда так умело создавалииллюзию смертельной опасности для честных большевиков-сталинцев, что спотрохами поглощенные зрелищем, они уже не замечали алогизмов поведенияподсудимых, грубых натяжек в материалах дела, висельного юмора господинВышинского и его псарни, абсурдных самооговоров и шизоидных последних слов. Ониничего не замечали, В горлах ихних клокотал утробный хрип: «Возмездия! Смертьсволочам! К стенке проституток! Руки прочь от нас, от наших фабрик и колхозое!»И кровушка лилась, возмездие свершалось, оно было реальным, его можно былопотрогать лапкой, но я лично замечал, как за ощущение полной реальностивозмездия, собственного спасения и торжества справедливости наши высокиезаказчики, наши меценаты, наши вожди расплачиеались реальностью проникшего в ихдуши страха.

В этом смысле Сталин был на голову впечатлительней остальныхсвоих урок. Гениально вживался в сюжет, соответствовал эмоционально егоразвитию, холодел, негодовал, бледнел, впадал в ярость, бросал в помойкумилосердие и великодушие, обижался, говнился, усиливал охрану, вскакивал вовремя антрактов между судебными заседаниями с постели, трясся от страха, боялсяжрать сациви и лобио и наконец сдержанно докладывал на очередных толковищах оликвидации групп, блоков и оппозиций. Отдыхал же он душою в личном кинозале на«Александре Невском», «Веселых ребятах», на «Ленине в Октябре» и «Человеке сружьем»… Так и быть, гражданин Гуров, удовлетворю немного ваш интерес кличности… Очень любил балет. Брал с собой в ложу пару палок чурчхелы, пожевывалмякоть с орешками и смотрел. Ему, одуревшему от полемики, нравилось, что балетбессловесен. Однажды на закрытом просмотре «Лебединого озера» захохотал на весьзал. Зал, хоть и запоздало, но тоже растерянно хохотнул. Я стоял у Личности заспиной. Спросил меня, почему он, на мой взгляд, рассмеялся. Меня счастливоосенило. Вы, говорю, очевидно, подумали о том, что Троцкий не успеет спеть своюлебединую песню, а об станцевать не может быть и речи.

– Молодец! Завтра перейдешь на особо важнуюследственную работу…