об использовании украинской армией тактики сирийских игиловцев. Даже если это так, то она что, в новину нашим генералам-сирийцам? Или они там занимались лишь приобретением бронзулеток на грудь, так щедро раздаваемых властью? Тактика игиловских пикапов — это давно забытый прием тачанок батьки Махно. Вот ведь как получается: то, что так хорошо было известно босоногим погонщикам ишаков, оказалось откровением для наших академических генералов. Учиться надо, господа, учиться в том числе и у врагов, и даже в первую очередь у них.

Укропы применили «трёхэшелонную тактику»: сначала силы специальных операций на «тачанках», затем регулярные бригады десантно-штурмовые, механизированные, мотострелки, а уж потом батальоны теробороны. Может быть, ошибаюсь, потому что вижу только то, что передо мною. Поднимись на крышу дома — горизонт уйдёт, и откроется многое, ранее невидимое. В оперативном отделе видят за горизонтом — сеют по крупицам информацию и выстраивают мозаику. Или калейдоскоп? Или вообще пасьянс? Или тупость и леность одолели настолько, что мыслительный процесс стал недостижим и недоступен?

И Вербовку, и Балаклею, и Боровую фактически взяли вот такие «летучие» группы пикапов с установленными в кузовах пулемётами и ПТУРами[76]. Влетели на улицы города, поливая направо-налево огнём и сея панику, выскочили, а дальше пошла пехота. Но не везде прошла, наткнувшись на ожесточённое сопротивление редких групп бойцов и даже одиночек, не парализованных страхом и с надеждой ждавших помощи. Потому и пустились укры в обход, обходя город с юго-востока и беря его в окружение. Лишь в Балаклее два сводных отряда Башкирского и Самарского СОБРов двое суток держались и вышли только по приказу, прорвав окружение. Диву даешься: ну почему наше командование так любит создавать ситуации «шестой роты»?[77] Окруженные и брошенные спецназовцы второй бригады СПиН в самом Харькове, дравшиеся до последнего патрона в горящей школе, — «шестая рота».

Под Камышевахой полтора десятка бойцов, окруженных в подвале дома, но не сдавшихся, — «шестая рота».

Взвод 200-й арктической под Слатиным — всё та же «шестая рота»!

И ещё десятки «шестых рот», окружённых, брошенных, забытых, упорно сражающихся без надежды на помощь, но не сдавшихся! Позор лег на головы тех, кто бросил их на заклание, кто проводил «плановые перегруппировки и передислокации». А ещё звезды на погоны, бронзулетки на грудь, новые должности.

Конечно, это не поражение — это отрезвление. Ну нельзя же воевать демонстративно расслабленно. Нельзя. Пусть это станет уроком. Жестоким, кровавым, но только уроком. И предостережением. И памятью. Станет? Вряд ли. А ещё был мощнейший нокдаун престижу страны и громкий ропот сограждан: подарок пиндосам к встрече в «Рамштайне». Или нефтегазовым монополиям (транснациональным корпорациям?) для увеличения объема транспортировки углеводородов через Украину воюющему с нами Западу? Впрочем, не воюющему, так, вялые фрикции.

2

Гурген[78] приехал в Балаклею часам к одиннадцати. Выбрался из раздолбанной вдрызг «Нивы», по кошачьи гибко потянулся, достал из кармана пачку сигарет, выщелкнул сигарету, прикурил. Вроде бы ещё и не осень — всего-то шестое число, а облака уже осенние, с темно-серыми пастозными мазками, и ветер освежающий, с морской прохладцей, хотя до Азова добрых две с половиной сотни вёрст, и «азовец» даже по степи не добирался до этих мест и угасал где-то у Саур-Могилы. Такой бы освежающий да в июльский полдень — цены бы ему не было, а теперь он совсем нежеланный.

Гурген бросил окурок, вдавил его в песок берцем, потянул за ремень автомат, лежавший на переднем сиденье, и уж хотел зайти в дом, как из-за поворота вынырнул «уазик» и резко затормозил, тяжело осаживаясь.

— Укры в Вербовке, — выдохнул Игорь, вываливаясь из-за руля. — На танках зашли, видимо-невидимо. Ополченцы валят сюда, но, боюсь, не задержатся — у них одна стрелковка[79].

— Не шелести. Давай вдумчиво и с расстановкой. — Гурген прищурил карий глаз.

Уж что-что, а его ордынская морда всегда невозмутима, даже в самых критических ситуациях. Он и теперь бровью не повёл.

— В Вербовке укры.

— Сам видел или придумал кто? — Гурген продолжал щурить пытливый карий глаз. Ему не хотелось верить в сказанное Игорем, но откуда-то с окраины донеслась беспорядочная стрельба. И всё же танков быть не могло, разве что пара приблудных. Танки под Харьковом, танки под Барвенковом, а здесь откуда им взяться? Уж кому-кому, а ему это известно доподлинно.

— Ладно, предупреди ребят, а я поеду взгляну, что там. — И Гурген опять полез в кабину, положив автомат на пассажирское сиденье.

По разбитой и пыльной Победе он доехал до перекрестка, свернул на Уютную, проехал к железной дороге, остановился между посадок, упёршись в «железку»[80] — дальше дороги не было, зато старые акации и кустарник закрывали его от чужого взгляда. Вообще-то рискованно: могли укры и в посадку просочиться с той же целью, только смотреть в обратном направлении. Настроив бинокль, он стал осматривать окраину Вербовки. Слева, со стороны Пришиба, по шоссе, переходящему в Центральную улицу, проскочило несколько машин с сине-желтыми флажками на длинных антеннах. Звук стрельбы доносился уже справа, откуда-то из центра села.

Гурген достал сигареты, закурил, размышляя, опять ощупал взглядом через бинокль входящие в Вербовку машины. Он думал о том, что если бы в этой посадке стояла даже одна «Рапира», то никакие машины не смогли бы войти в село — всего-то полтора километра до дороги. Почти на ДПВ[81], а если батарея? Но где же танки? Так, «летучие» группы просочились, не больше, объективно больших сил не было. Может, потом подтянут резервы?

Гурген — гээрушник, в прошлом командир артиллерийского огневого взвода согласно ВУС[82] — военная кафедра университета. Горно-альпийская подготовка, спецназ, горы Кавказа, инструктор. В четырнадцатом, на третий день после получения звёздочек старлея, подал рапорт о расторжении контракта, выслушал витиеватую брань от начальника штаба и добровольцем ушел на Донбасс. Ну не мог сын эфэсбэшного генерала, впитавший такие понятия, как патриотизм, долг и честь с молоком матери, остаться в стороне.

Начинал рядовым разведчиком в десантно-штурмовом батальоне, закончил в январе две тысячи двадцать второго в звании сержанта. Карьера головокружительная: в российской армии — старший лейтенант, в луганской — сержант. Зато вылазки в тыл врага и больше полусотни взятых «языков». Зато добытые секретные карты и планшеты. Зато просьбы комбатов и комбригов прислать Гургена, если надо было заглянуть за спину фронту, взять самого осведомлённого «языка» или снять снайперскую группу. А спустя месяц, двадцать четвёртого февраля, вернулся в свой батальон.

Иной уж давно орденами обвесился бы и Звезду получил, а Гургену только юбилейную медальку ссудили — строптив не в