боевое крещение и был легко ранен: осколки прошили бок.

На блокпосте познакомились с шалой приблудой — беспородным псом Ярым. Позволил почесать себя за ухом только Вите — сразу определил в нём натуру сильную и добрую и взял его в хозяева. Днём отсыпается, ночью в секрете. Нюх у него отменный, верховой, за сотню метров чужака чует, но не лает, лишь тихо порыкивает. Умная собака, даром что не разговаривает и причёска под панка.

Машина нашего сопровождения, старенькая «Нива», требует отдельного рассказа. Боевая «тачечка» шла первой и приняла всю осколочную щедрость на себя. Ребята в рубашке родились. В общем, как-то так, поездка весёлой выдалась, хотя раз на раз не приходится.

10

По возвращении просматривал «телегу» и наткнулся на съемки стонущего полка луганчан, обвиняющего в своём бегстве из-под Дробышева всех: командиров, руководство республики, Россию. Бесспорно, виноваты командиры, но только в том, что не пристрелили трусов и паникёров, а надо бы публично, перед строем. Иначе так и будут соревноваться с олимпийской сборной.

Вспомнил случай в районе Невского осенью прошлого года. Комбат, выполняя приказ вечно пьяного комполка, повёл своё войско — что-то вроде мининского ополчения, даром что без рогатин, на штурм. Его ранили в руку в самом начале, и он на радостях рванул в медсанбат, поручив дальнейшее командование начштаба. Через час в строю офицеров не осталось.

Рядовой Александр Лазарев, москвич, судя по дерзости и недоверчивому взгляду из бывших сидельцев, сколотил вокруг себя ватагу из остатков трёх рот численностью в шесть десятков бойцов и вывел их на исходные. Сбил три взвода по два десятка бойцов, проверил наличие боеприпасов и оружия: не густо, кот наплакал.

Метнулся в штаб полка, но комполка приказал к нему никого не пускать — пил безбожно. Начальник вооружения, добродушный майор, кивнул понимающе и распахнул ворота склада: бери, что хочешь, всего завались.

У Лазарева не было машины, но этого пройдоху голыми руками не возьмёшь! По пути к штабу видел брошенную технику: машины, бэтээры и даже один танк. Осмотрели всё и остановились на бэтээре: всего-то и надо было заменить колесо, разорванное «лепестком». Загрузили его всем, что попадалось под руку: патроны, гранатомёты, гранаты, два «Корда», несколько ручных пулемётов. На продскладе по пути затарились водою, сухпайками и свежеиспечённым хлебом.

На обратном пути опять заехали в штаб полка с тем же результатом: комполка ни с кем не общался. Встретился начштаба, выслушал, похвалил, пообещал представить Лазарева к старшему сержанту и назначить комзвода, а пока приказал принять роту. То есть произвёл в командиры собранных в роту бойцов и распорядился взять село.

Приказ есть приказ, его не обсуждают, а исполняют, и наутро Александр Лазарев, возведённый в ранг командира роты, пошёл штурмовать село. Всё бы получилось, да подвели соседи: побежали, как только их накрыли минами. Рванули через поле и его бойцы, не послушали, как ни орал на них командир. Понимали, что на голом поле они мишени, но страх разум застит, гонит вперёд, не даёт остановиться.

С полудюжиной оставшихся бойцов он вышел в расположение полка, но штаба там уже не оказалось. Полк фактически разбежался. Остатки его вылавливали в Сватово, Старобельске и даже Валуйках. Во всяком случае мы встретили по-прежнему рядового Лазарева в Старобельске. Был ли приказ о присвоении ему звания старшего сержанта и назначении на должность или нет — теперь никто уже не скажет: начштаба погиб под Тернами, вытаскивая батальон.

Этот рассказ к тому, что лев во главе отары овец может львами сделать овец и наоборот. Часть офицеров погибла, часть была ранена, часть просто сбежала, а рядовой Александр Лазарев из растерявшихся и уже пораженных бациллами страха солдат сделал настоящих бойцов.

Я не знаю его судьбу — дай бог, чтобы он выжил, жил и сражался. Он — настоящий воин.

11

Полковнику Фёдорову[90] позвонил брат из Житомира. Родной брат, кровинушка. Рядом дышала мама, но трубку брать не стала: для неё полковник давно ломоть отрезанный, москалям продавшийся.

— Ну что, брательник, жив ещё?

— Как видишь, жив покуда. — Фёдоров напрягся: разговор не сулил ничего хорошего, тем более братец наверняка принял на грудь, иначе бы звонить не стал.

— Братов, москалыга, гробишь?

— Не братья они ни мне, ни тебе — фашисты они, бандеровцы, бесы. Так что фашистов я бью, тех, кого дед наш Матвей не добил. Русским он был, и батя наш тоже русский. Да и в тебе кровь русская течёт.

Пауза затянулась, и по тяжелому прерывистому дыханию было понятно, что брат подбирал нужные слова, но не находил. Трубку схватил племянник:

— Я с тебя, дядько, семь шкур спущу, только попадись. И Сашку закатую.

— А я вас убивать не стану. Больные вы, вот и будем с сыном лечить, дурь вашу бандеровскую выколачивать.

Племянник что-то крикнул, но резкие гудки оборвали его слова: брат выключил телефон.

Октябрь

1

Прочитал в «телеге» стоны мобилизованных и их мамаш. Мне далеко за шестьдесят, или, как говорит Тимофеевич, шестьдесят пять плюс. Мои друзья чуть младше. Как и многие сверстники, мы отслужили в Советской армии. Двадцать четвёртого февраля мы сделали выбор и добровольно, не по контракту, ушли на войну. Для нас это была именно война не на жизнь, а на смерть, ибо русские подлежат уничтожению как этнос, а я этого не хочу. Ну, не желаю и точка. Мы шли сражаться за будущее наших детей и внуков, за нашу страну, за право быть русскими.

Но мы не рвали сердца и души своим близким жалостью к себе, хотя знали, что можем не вернуться, хотя совсем не собирались умирать. Первый месяц войны — без воды, света, тепла, под регулярными обстрелами «градами» и минами. Спали на бетонном полу в захваченном здании, и тело коченело до такой степени, что перевернуться на бок стоило усилий, а встать на колени удавалось с пятой попытки и через пеленающую боль. Счастье, если кто-то находил картон или газеты — не матраса и даже не «пенки», но хоть что-то. Топили снег, чтобы закипятить воду. Обтирались тоже снегом — вода превратилась бы в кусок льда при морозе до минус восемнадцать даже в ладонях, не успев коснуться тела. Трое суток провёл на харьковской окружной со спецназовцами, закопавшись в снег. Днём вымерзали до косточек, ночью работали, и НИКТО не стонал, не жаловался и не заболел. По возвращении ещё месяц не мог согреться.

«Там разместили в заброшенном пионерлагере без электричества, тепла и ВОДОСНАБЖЕНИЯ… Туалеты, понятно, — ямы».