— Глядя на такую красоту, с особенной тоской осознаешь горькую участь инвалида. — Помпилио тяжело вздохнул.

Кира смутилась:

— Полноте, командор, вы обязательно поправитесь.

— Ты обещаешь?

Вопрос окончательно сбил девушку с толку.

— Я…

— Моя дочь выразила пожелание, — с прохладной улыбкой объяснил Винчер, поглаживая длинную бороду.

Облачение консула было по обыкновению скромным: темный костюм, темная сорочка. Единственное украшение — золотой значок. И подчеркнутая аскеза выделяла Дагомаро из толпы. Кира, воспользовавшись моментом, отошла в сторону, оставив отца и лингийца один на один.

— Моя дочь пожелала вам здоровья из вежливости.

— А я, в свою очередь, выразил благодарность.

— Не сомневаюсь.

— Она действительно красива.

Несколько секунд Винчер пристально смотрел на адигена, пытаясь понять, почему Помпилио заговорил о его дочери, после чего сухо ответил:

— У Киры была прекрасная мать.

— Девушке повезет, если ей достанется отцовский характер.

— Уже достался. — На собеседников бросали взгляды, а потому пикировку мужчины сопровождали пустыми, но лучащимися неподдельным дружелюбием улыбками. — Могу я узнать цель вашего визита на Кардонию, командор?

— Можешь, — кивнул Помпилио. — Я удовлетворяю любопытство.

— И только?

— Удовлетворить мое любопытство гораздо сложнее, чем кажется, — серьезно произнес адиген. — Я изучаю не столько новые миры, сколько людей. Мне интересно наблюдать за их поступками, решениями и ошибками.

— Думаете, я ошибусь?

— Я не думаю, я наблюдаю и делаю выводы.

Небрежный ответ покоробил ушерца, ему захотелось перейти в атаку:

— Ошибки одних — победы других.

— Другие тоже так думают.

— Их мнение не важно. — Дагомаро заставил себя рассмеяться. — В любом случае, я рад, что вы здесь, командор, приятно знать, что Линге небезразлично происходящее.

— А тебе? — неожиданно спросил Помпилио.

— Мне? — не понял консул.

— Тебе небезразлично? И что именно тебе небезразлично? — Дер Даген Тур понизил голос, говорил тихо, только для Дагомаро, но от этого его слова лишь прибавили в весе. — Кровь ближе, чем кажется, консул, всегда ближе. Стоит порезаться, и она тут как тут, чего уж говорить о войне?

— Война любит кровь.

— А ты? Ты любишь?

— Я ее не боюсь.

— А что ты любишь больше, консул: пускать кровь или терять? Не боишься порезаться?

Улыбок больше не было, закончились. Светская пикировка затронула слишком серьезную тему, и теперь Винчер и Помпилио смотрели друг на друга жестко. Но без враждебности.

— У вас интересные взгляды, командор, — хрипло произнес консул. — Полагаю, у нас будет время их обсудить.

— Уверен, консул, — подтвердил Помпилио.

— И еще, чтобы вы знали: моя дочь собирается замуж.

Удар адигена все-таки достиг цели: потревоженные отцовские чувства заставили Дагомаро выйти из крепости.

— Я люблю бывать в мирах простолюдинов, — улыбнулся в ответ дер Даген Тур. — Здесь меня не донимают свахи, поскольку знают свое место.

Винчер порозовел. А его длинные, поглаживающие длинную бороду пальцы от бешенства свело судорогой.

— Командор, позвольте вам представить наших особенных гостей с Кааты: посланник дер Саандер и его восхитительная супруга Лилиан.

«Особенных» гостей не объявляли, синьор Хольчин, досточтимый мэр Унигарта лично подвел их к Помпилио.

— Нет необходимости в представлениях, мэр, — мы давно знакомы…

— Каатианцев я еще мог вынести, но лингийцы раздражают меня безумно. — Руди Йорчик залпом допил игристое, взял новый бокал и уточнил: — Доводят до исступления.

— Профессор, я вас не узнаю, — усмехнулся Абедалоф. — Откуда такая резкость?

— Вям!

Несколько мгновений Йорчик таращился на подавшего голос саптера, после чего процедил:

— Кичливые подонки!

— Вям! — Эбни показалось, что замечание Руди относилось к нему.

— И?

— Что «и»?

— Вы сказали, что лингийцы — кичливые подонки, — напомнил Арбедалочик, почесывая песика за ухом. — Что дальше?

— Разве мало?

Барон Здучик, директор Кардонийской фактории Компании, тонко засмеялся, поддерживая высказывание Йорчика, но быстро стушевался, заметив, что Абедалофу шутка ученого не пришлась по вкусу.

— Демонстрацией безосновательной ненависти мы играем адигенам на руку, — поучительно произнес Арбедалочик. — И я удивлен, что должен напоминать об этом столь высокопоставленным господам. Безосновательная ненависть — удел адигенов. Мы должны убеждать всех, что именно они, адигены, звереют при одном лишь упоминании Компании или Галаны. Они, господа, понимаете? Они! А мы — образец спокойствия и дружелюбия. Мы — хорошие парни. И нужно играть эту роль, как бы противно нам ни было.

— Я играю, — хмуро произнес Йорчик, вертя в руке почти полный бокал. — Я просто думал, что здесь все свои.

— Вокруг полно чужих, — улыбнулся Абедалоф. — Правда, Эбни?

— Вям!

Песик гордо посмотрел на окружающих, а в ответ на Арбедалочика устремились завистливые взгляды: саптеры до сих пор оставались редчайшими в Герметиконе животными, и даже готовность платить запредельную цену не гарантировала получения на руки вожделенной псины.

— Извините, — пробурчал Руди. — Я не подумал.

Он чувствовал себя нашкодившим мальчишкой. Он! Профессор! Промышленник! Академик! Перед каким-то безродным щенком… перед…

Руди с трудом удерживал висящие на языке ругательства.

Он был высок, такой же высокий, как этот проклятый Арбедалочик, но, разумеется, менее плечистый — похвастаться спортивной фигурой профессор не мог даже в молодости. Одутловатое лицо рассказывало о безудержных возлияниях, что стали верными спутниками Руди после обретения богатства, отечные глаза и желтые зубы… Можно было сказать, что Йорчик выглядит на свои сорок шесть, если бы не умный, цепкий взгляд больших зеленых глаз, сводивших с ума женщин, и не длинные кудрявые волосы цвета вороньего крыла, которые Йорчик любил носить распущенными и редко собирал в хвост. Глаза и волосы обманывали Руди, нашептывали, что юность еще не прошла, и толкали на многочисленные приключения, приличествующие скорее студенту, чем серьезному, давно вступившему в пору зрелости ученому.

— Не обижайтесь, профессор, я должен был вас остановить.