Его сестра всегда была недальновидна. Жажда власти застила ей свет и разум, отняла чувства, материнского инстинкта — и того лишила. Ссаром любил своего единственного сына, и каждая их размолвка ложилась на грудь тяжёлым грузом. Но как ни потакал отец причудам принца, расстояние между ними лишь увеличивалось, а конгрегация по делам веры зорко и жадно следила за частной жизнью князя Николая. Вот почему брак с Брониславой стал тем переломным моментом, с которого Ссаром, отчаявшись снискать расположение сына, решил, по меньшей мере, обеспечить его будущее.

Невестка ненавидела мать. Это сблизило было их с Николаем, и Ярослав, наследник престола, стал плодом искренней, хотя и скоротечной любви. Но, умная женщина, Бронислава очень быстро увидела, что Николай не понимает её по-настоящему. Глубоко раненная казнью любимого брата, она жаждала отмщения. Николай же испытывал брезгливое пренебрежение ко всему, что олицетворял собой его отец, ко всему, что могло бы помочь ей расквитаться с матерью. Они охладели друг к другу. Но у престола появился наследник, чья преданность делам церкви ещё не вызывала сомнений — Ярослав любил пышную торжественность служб и вполне вверял свою душу воспитателям-стратам. Послушник тайного монастыря, он неделями пропадал в скитах, выполняя поручения святейшей конгрегации по делам веры. Иногда Ссаром спрашивал себя, не доносит ли внук на отца? Эта мысль не занимала его надолго, Николай давно стал пешкой в политических играх, пешкой, которой в этой партии не принадлежал ни один ход. Он не представлял собой угрозы, а значит, и ему ничто не угрожало. Этого было достаточно.

Ссаром почти забыл о существовании Брониславы, когда она ворвалась вдруг к нему вместе с известием о смерти Августы. Рыдая, стройная русоволосая женщина упала в ноги. Слова её были несвязны, а горе безутешно. Ссаром усадил Брониславу в кресло, выгнал стражу за дверь. Немало прошло времени, прежде чем невестка успокоилась. Она пила чай, заваренный на липовом цвете, утирала покрасневший нос кончиком шёлкового платка. Ссаром, склонившись навстречу, рассматривал её лицо — тёмные глаза быстро высохли, рот сжался в тонкую линию, лишь дрожание рук выдавало неунявшуюся ещё душевную боль и обиду.

— Она должна была умереть.

— Она и умерла, — Ссаром заботливо, с несвойственной монархам предупредительностью подлил в фарфоровую пиалу чая, — не хотите же вы сказать, что желали бы сами казнить собственную мать?

Она желала. Взгляд метнулся из-под вуали русых волос. Она склонилась над чашей, вдыхая густой аромат липового цвета. Ссаром сплёл пальцы, глядя на гладко зачёсанный пробор невестки — в её волосах поблёскивала седина. Два вьющихся локона сбегали на плечи, падали на грудь. Красивая, гордая — княгиня никогда раньше не выдавала себя, не показывала норова. Ссаром и предположить не мог, что за женщина составила короткое счастье его сына, стала матерью его внука. Теперь он прикидывал: Орланду едва исполнилось семнадцать, когда он взошёл на эшафот. Рассказывали, будто пятнадцатилетняя Бронислава до самого конца держала его за руку. Каково это — сестринским пожатием гасить дрожь готовящегося к смерти тела, чувствовать последнюю судорогу обезглавленного брата. Тогда, взяв невестку в дом, он ещё некоторое время приглядывался к ней, но быстро потерял интерес к тихому семейному мирку Николая — Бронислава была верной женой и заботливой матерью. Сейчас её сын вырос, а любовь померкла — не потому ли с такой пугающей силой вернулись старые обиды?

— Я могу быть откровенна с вами?

Ссаром улыбнулся:

— Мне будет приятно вспомнить старые времена. — Она подняла удивлённый взгляд. — Я не только монарх, но и первосвященник, — пояснил Ссаром, — когда-то каждый мой день начинался с чьей-нибудь исповеди. Вы можете говорить так искренно, как если бы беседовали с Богом.

— Правит Бог, — прошептала Бронислава.

Ссаром вздрогнул. Эти слова лентой опоясывали герб Белгра, они встречали каждого, пришедшего в храм.

— Отче, — Бронислава отставила пиалу, взяла сухие старческие руки в свои, мягкие ладони женщины, разменявшей четвёртый десяток. Она склонилась навстречу, взгляд, устремлённый в пол, был пуст, слова рождались с трудом, но она говорила и говорила, преодолевая себя, ночь напролёт.

Утром Ссаром — измученный и воодушевлённый исповедью — покинул кабинет с твёрдым намерением призвать Святейший Синод. Давно вынашиваемые мечты о реванше за поражение Эдгара в той, отгоревшей семьсот лет назад войне, не давали покоя многим поколениям первосвященников, и каждый всходил на престол, именно себя полагая спасителем мира, проводником нового порядка в освобождённые земли. Бронислава указала ему лёгкий путь. Коварству этой женщины можно было лишь позавидовать. Её план гарантировал быструю и почти бескровную смену власти в Далионе. Но ещё пять дней потребовалось для того, чтобы состоялся сегодняшний разговор с сыном. Бронислава взяла на себя переговоры — она умела убеждать. Тихие, глубокие рассуждения — плод долгих раздумий — увлекали не хуже пламенных речей. Половиной голосов в Синоде Ссаром был обязан невестке.

Прежде чем отдать повод груму, рука, унизанная перстнями, потрепала Вороного по холке. Легко и быстро ведьма взбежала по ступеням. Платье, повинуясь потоку воздуха, обрисовало высокую стройную фигуру. Массивные браслеты на запястьях да широкое ожерелье на шее не позволяли ветерку сдуть голубоватое облачко, окутывавшее ведьму. Головной убор, напоминавший остроконечные шлемы древних воинов, украшала ярко светящаяся ящерка.

Ведьма остановилась на мгновенье, ступив под своды «старой» части дворца. Зорким взглядом охватила все произошедшие изменения. Лучшие мастера съехались в столицу, чтобы покрыть росписью древний, почерневший от времени камень. Сорванные со стен, изъеденные молью, гобелены валялись на полу неприбранными; кто знает, возможно, над иными трудились и особы королевских кровей… Августа никогда не интересовалась мужниной роднёй. Бесспорно, давно покинутая и забытая часть замка приобретала, наконец, жилой вид. С другой стороны… Ведьме всегда нравились эти тёмные, гулкие коридоры. Она любила бродить меж высоких колонн, чёрной кошкой пробираясь в самые дальние закоулки старого замка. Ей были ведомы многие секреты его стен.

Из толпы суетящихся мастеров вынырнул вдруг личный секретарь его величества и, отвесив церемонный поклон, вовсе не свойственный его грубоватым манерам, ухмыльнулся:

— Снова верхом, дорогая? Неужели самая преуспевающая ведьма в городе не может позволить себе держать экипаж?

Она не обратила внимания на его ужимки. Вложив в предложенную Изотом руку мешочек с магическими принадлежностями, ведьма устремилась вперёд. Хохотнув, секретарь отправился следом.

Ллерий любил эту часть дворца, — насколько было известно ведьме, в этих стенах он вырос. Она задумалась: а помнил ли Ллерий, что это крыло принадлежало его отцу? Ей ничего не стоило найти новые покои монарха — дворец узнал и радостно принял сына прежнего своего хозяина. Каждая зала кричала: он был здесь недавно! — и ведьма улыбалась детской радости древних стен.

Ллерий ждал её, стоя с двумя полными бокалами в руках. Он был достаточно мужчиной, чтобы ценить её красоту, и вполне монархом, чтобы не увиваться за ней открыто. Пригубив предложенное вино, ведьма присела, опустила бокал на широкий подлокотник кресла. Густой, цвета тёмного агата напиток, попав в струю сочившегося из окна света, заиграл всеми оттенками рубина.