Тот поднялся и вытянулся во фрунт перед вождем. Сталин также встал, вновь подошел к нему и похлопал по плечу.

– Идите, – повторил вождь. – Я никогда и ничего не забываю. Вы сделали самый главный и самый верный выбор в своей жизни.

Когда тот ушел, Иосиф Виссарионович стал медленно ходить из угла в угол, посасывая трубку.

«Ну вот и пришло время смены караула. Молодые волки подрастают, пора им дать немного порулить. Надо выдвигать того парнишку, Суслова, давно его уже приметил. Будет предан вечно: взращен мной и живет мной. Даже если умру, не колеблясь продолжит начатое. Далее. В армии все в порядке, ни один приказ, не подписанный лично мною, вояки выполнять не станут, тут они просчитались. Новый генералитет смотрит в рот и ловит каждое слово, аки божественную истину. То, что Лаврентий мог предать – это вряд ли. Наверное, терпение глав лопнуло, и ему дали четкий и недвусмысленный приказ. Кругом люди Берии, а значит, и Системы, даже тут. Им ничего не стоит отравить меня в любой момент. И концы в воду».

Он подошел к столу, нажал кнопку вызова. Через тридцать секунд перед ним стоял статный охранник в форме НКВД, подобострастно взирая на вождя.

– Вот что, – сказал тот, – соскучился я по собственной стряпне. Прикажите, пусть сообразят мне небольшую плитку, ну и все прилагающееся: посуду, вилки-ложки.

– Так точно, товарищ Сталин. Когда прикажете доставить?

– Думаю, до завтра ваши люди подберут необходимое. Пусть установят в смежной комнате, пока я днем буду работать.

– Разрешите выполнять?

Сталин кивнул, и охранник, словно на параде, строевым шагом вышел. Хмыкнув в усы, вождь уселся за стол, чтобы еще раз перечитать докладную Жданова.

Но вместо нее увидел стопку чистых листов, поверх которых лежала записка на тонкой рисовой бумаге, заполненная крупным, каллиграфическим почерком.

«Коба!

За последний год мы не единожды просили вступить в войну с Германией, но ты отмахивался от тех, кому присягал когда-то. Посему передаем коллегиальное решение: считаем невозможным сотрудничество лично с тобой. Однако мы поддержим сопротивление германской агрессии всеми доступными способами, не противоречащими нашим принципам. Контакты во время войны, которая начнется в воскресенье, будут осуществляться через тех здравомыслящих командиров, которых ты успел окрестить «заговорщиками». Ответственность за твою жизнь, здоровье и безопасность отныне мы с себя снимаем. Ты полностью предоставлен своей судьбе.

Система».

Когда Сталин дочитал записку до конца, она рассыпалась у него в руках. Хлопья пепла полетели на пол и он, хищно, по-звериному раздул ноздри, учуяв знакомый запах.

Наклонившись, аккуратно подцепил черный, словно тлеющий квадратик подушечкой пальца. Поднеся его к носу убедился – тот пах духами Суламифь.

Ленинград, 1971 год

На Московском вокзале, стоя за столиком кафе, Кнопмус сказал Стругацкому:

– Обрати внимание, второй раз мы встречаемся в поезде и расстаемся здесь. Не менее интересно и другое: сейчас ты поедешь на Финляндский вокзал, откуда начал свой путь в большой мир. – Он помолчал. –  Так что? Передашь брату мое предложение или все-таки решил попробовать действовать самостоятельно?

Аркадий равнодушно пожал плечами:

– Разве у меня есть выбор?

– Выбор есть всегда, – серьезно заметил Кнопмус, – просто весь вопрос в том, к каким последствиям он приводит.

– Наша с братом главная цель в жизни – продолжать писать книги. Совершенствоваться. Это все, чего мы хотим. Думаю, он согласится. Даже если бы не было этой чудовищной ситуации, предложение интересное, и глупо было бы отказываться.

– Ладно, – хлопнул Юрий Альфредович его по плечу, – иди уже.

Тот кивнул и направился в сторону метро, а к столику подошел, почесывая пузо, рыжеволосый грязный старик в засаленном халате.

Лишь последний глупец стал бы вести откровенный разговор в номерах дома творчества писателей «Комарово». Все знали, что комнаты оборудованы подслушивающими устройствами. Поэтому, когда была необходима откровенная беседа, уходили куда-нибудь подальше в парк.

Именно здесь медленно прогуливались по тропинке, бегущей вперед между высокими тонкоствольными деревьями, Аркадий и Борис Стругацкие, дымя сигаретами и настороженно поглядывая вокруг.

– Не обижайся, Боб, но даже тебе всего я рассказать не могу. Дело не в недоверии. Как говорится, многие знания – многие печали. Но ведь тут и малые знания – огромные опасности.

– Собственно, основное ты мне и так рассказал. Остальное уже детали. Раз это такая стррррашная тайна – держи ее при себе. Ну и что же Кнопмус хочет в обмен на годы нашего прозябания на свободе?

– Не ерничай. В деньгах, может поприжмемся, но где наша не пропадала? – махнул огромной рукой Аркадий и выкинул куда-то вдаль тлеющую сигарету. – Главное ведь – работать нам дадут. Писать сможем. А заработок найдем какой-то, не переживай.

– Все-все. Ты меня уел. Каюсь, – шутливо склонил голову Борис, – давай наконец о главном.

– А главное, как и все, у них весьма запутано. Через пару лет нам при странных обстоятельствах попадет некая рукопись. Задача – привести ее в божеский вид, литературы добавить и убрать потом фрагменты, на которые сам Кнопмус укажет, когда будет читать. Еще он просит оставить название, придуманное таинственным автором: «За миллиард лет до конца света».

– Ладно, – Борис втоптал ботинком окурок в мерзлую землю, – скажи мне только одно: для чего ему все эти сложности? Можно ведь было просто предложить сотрудничество, мы бы не раздумывая согласились.

– Мне кажется, он просто морочит нам голову.

– Чаю возьми мне, – грубо сказал рыжеволосый.

Кнопмус безропотно направился к буфетной стойке, шепнул пару слов продавщице и сунул пятирублевую купюру. Через несколько минут перед стариком дымился в подстаканнике ароматный напиток.

Отхлебнув, рыжеволосый огорченно заметил:

– Все-таки пить чай из кружки, пусть он даже листовой и правильно заваренный, – это извращение. Не те ощущения. Поэтому давай поскорее покончим с делами, и открой мне дорогу домой.

– Вы ужасный привереда, Страж. Я не помню за всю историю столь сварливого и желчного субъекта на этой должности.

Тот отмахнулся:

– Оставь свою лапшу для дурачков из Кремля. Пусть они твои лживые бредни слушают. Всегда мы были и будем, как ты выразился, сварливыми и желчными. Сам прекрасно знаешь, кто может стать Стражем и почему.

– Знаю, Великий, знаю. Но вы просили – к делу, так давайте к делу.

Вновь приложившись к кружке, старик сказал:

– Арк будет помнить только то, что касается его проблем. А суть разговора вспомнит в нужный момент.