В это время в Таврическом дворце, при неохотном согласии Петросовета, соперничающего с Временным комитетом Госдумы, а также в постоянной атмосфере «предельного возбуждения» вечером 2 марта было сформировано Временное правительство в составе двенадцати депутатов Государственной думы{461}. «Безусловно респектабельный» и «в высшей степени буржуазный» по своему составу, он, вразрез с позицией Петроградского Совета, выступавшего против войны, подтвердил свою верность союзникам и свои намерения создать конституционное правительство. Князь Георгий Львов, кроткий либерал и помещик, имевший многолетний опыт работы в органах местного самоуправления, был вызван из Москвы и назначен премьер-министром. Его, однако, скоро оттеснят в сторону более властные конкуренты в лице Александра Керенского, назначенного министром юстиции, и энергичного либерального монархиста Павла Милюкова, занявшего пост министра иностранных дел. Военным и морским министром был назначен богатый предприниматель и владелец одной из газет Александр Гучков, сыгравший ключевую роль в отречении царя. Михаил Родзянко, Председатель Государственной думы, возглавивший ее Временный комитет, остался во главе этой структуры, которая продолжала функционировать до сентября 1917 года, но был решительно оттеснен в сторону более энергичными деятелями в новом Временном правительстве{462}.

Все члены Временного правительства, за исключением социалиста Керенского, были представителями прежнего класса промышленников или землевладельцев, и Керенскому было весьма трудно подогнать под них свои политические принципы. Вскоре стало очевидно, что (с учетом его левых взглядов) Керенский был единственным членом нового правительства, который, похоже, пользовался реальным влиянием в Петроградском Совете, где он занимал пост помощника (заместителя) председателя Исполнительного комитета. Керенскому, который в 1905 году вступил в Партию социалистов-революционеров, а в 1912 году был избран в Государственную думу, приходилось прилагать огромные усилия, чтобы удерживаться в обоих противостоящих лагерях.

Он добился поддержки в Петроградском Совете, обладая личным магнетизмом в сочетании с искусным красноречием, которое он приобрел, выступая на судебных процессах в качестве защитника арестованных политических активистов. Ему, однако, приходилось использовать все свое умение, чтобы управлять этим все более обструкционистским и воинственным органом власти – численность Петросовета достаточно быстро увеличилась до трех тысяч неуправляемых человек. Опьяненные новообретенной свободой, политически наивные и неопытные члены Петросовета в лице рабочих и солдат руководствовались радикальными марксистскими теориями, которые были навязаны им агитаторами и которые они впитали, как губка. Эти теории шли вразрез с целью Временного правительства – обеспечить демократическую форму правления до Учредительного собрания, которое, как предполагалось, будет избрано должным образом – всенародно, посредством всеобщего, прямого и тайного голосования{463}. Но этого не могло произойти до окончания войны. Каковы были перспективы того, как в большинстве своем неграмотное крестьянское население отреагирует на ранее немыслимую свободу волеизъявления в ходе возможного голосования, было ясно по тем высказываниям, которые снова и снова, в различных формах, звучали на улицах российских городов: «Республика? Конечно, у нас должна быть республика, но за ней должен присматривать хороший царь»{464}.

Чтобы Петроградский Совет согласился на создание Временного правительства, потребовалось пойти на множество крупных политических уступок, включая «немедленную амнистию по всем политическим и религиозным делам, в том числе амнистию лиц, осужденных за теракты, военные восстания, аграрные преступления…свободу слова, печати, союзов, собраний и стачек…отмену всех сословных, национальных и религиозных ограничений и… организацию вместо полиции народной милиции с подчинением ее местным самоуправлениям, избранным на основах всеобщего, равного и тайного голосования»{465}. Что же касается щекотливой, но становившейся все более насущной проблемы права голоса для женщин, то Керенский сказал Клоду Анэ, что этот вопрос тоже следует отложить до созыва Учредительного собрания: «Не было ни времени, ни средств для обеспечения таких масштабных изменений в столь ограниченный период времени»{466}. На текущий момент Керенский считал своей первой задачей в качестве министра юстиции обеспечить контроль за амнистией всех политических заключенных, которая была объявлена 6 марта; 12 марта была отменена смертная казнь.

Хотя Временное правительство заявляло о готовности России продолжать войну, военные атташе союзных стран в Петрограде выражали серьезные опасения по поводу состояния русской армии и ее дальнейших перспектив. Многие, как генерал Нокс, опасались, что она находилась на грани капитуляции и что немцы могут захватить Петроград. Генерал Нокс полагал, что изданный Петросоветом противоречивый Приказ № 1, который устанавливал, что солдаты и матросы должны выполнять приказы Временного правительства только в том случае, если они санкционированы Петросоветом, являлся «смертельным ударом по русской армии». По мнению Нокса, Петроградский гарнизон превратился в вооруженную толпу, и рядовые солдаты не испытывали никакого энтузиазма по поводу продолжения войны. На встрече в посольстве США преобладали весьма пессимистические настроения; все были согласны с тем, что революция «деморализует войска на фронте» и что Россию не стоит более принимать в расчет «как участника войны». Войска на фронте действительно были глубоко деморализованы и в массовом порядке дезертировали. «Если вскоре не наступит мир, они бросят оружие»{467}. Посол Палеолог получил заверения от Милюкова, что его правительство намерено «решительно продолжать войну до победного конца», но наряду с этим признавал, что «ситуация в России теперь находится во власти новых сил», ссылаясь на «максималистскую пролетарскую доктрину», которая была выдвинута Петроградским Советом{468}.

Боеспособность российской армии была еще больше подорвана массовыми актами неповиновения и матросскими бунтами на Балтийском флоте в Кронштадте, морской крепости в девятнадцати милях к западу от Петрограда, защищавшей город со стороны моря. Вся дисциплина, казалось, полностью исчезла. Вместо этого появилась и набрала силу новая порода полусолдат-полугражданских лиц, считавших, что не было никакой необходимости подчиняться приказам. Взамен у них, как выразился Арно Дош-Флеро, была «пространная, расплывчатая, заразная концепция полной свободы»{469}. Клод Анэ отметил, что солдаты потеряли осанку; теперь они шагали по улицам, «ссутулившись, небрежно, в беспорядке, не в такт, утратив все те строевые навыки, которые им так долго прививались»{470}. Чопорный сэр Джордж Бьюкенен был напуган тем неуважением, которое теперь проявляли рядовые солдаты в поездах. Он видел, как они «набивались толпой в вагоны первого класса и ели в вагонах-ресторанах, в то время как офицеры были вынуждены ждать». Офицеров унижали при каждом удобном случае. «Я видел, – вспоминал Исаак Маркоссон, – как уважаемые генералы, с нашивками на рукавах за ранения на двух войнах, держались в трамваях за ременные петли, в то время как все места были заняты ухмылявшимися, а иногда и откровенно глумившимися солдатами».