Вдалеке от людских глаз буйно горели вкруг восемь холодных черных костров. Вороными гривами клубились над ними струи студеного дыма. Между кострами мерились силами шаманы. Дух здесь преобладал над заговоренной плотью, оклик по имени был зовом смерти. С хриплым визгом носились, налетая друг на друга, туманные сгустки Дьалынг. Морозные облачка вдохов и выдохов осыпались на землю хрустким инеем. Огонь диких глаз леденил кровь и прожигал бубны в стылой полутьме. Крохотные луки-амулеты заряжались стрелами, вынутыми из ушей.

Наезжие колдуны разделись догола, хвалясь внутренней защитою тел, что сильнее внешних оберегов. Молодой одуллар в обычной одежде охотника, как щитом, прикрывался телом неживого старца в чародейском одеянии. Живыми голубыми углями мерцали каменные глазки мертвеца. Волшебник саха, с головы до ног утыканный ножами, приплясывая, выдергивал их из своего тела и метал в противников. Острия батасов, вогнанных в животы по рукояти, торчали из спин. В разные стороны вращались шаманы, по двое-трое нанизанные на древки копий.

Беглым взглядом окинув эту колдовскую резню, потрясенный шаял поспешил прочь. Слыша страшный рев и рык, не приметил сокрытого за дымом второго шаманского побоища. Там задавали друг другу жару звери волшебной силы. Собака с крысиным хвостом и змея с волчьей мордой преследовали клыкастого лося в лягушачьей коже. Двухголовая ящерица с разбегу напоролась в невидимую глыбу и расшиблась вдребезги. Пухово-кольчужный клубок катался по-над землей – то сцепились чешуйчатая росомаха и пернатая рысь. Бодаясь с рогатым медведем, многоногий бык разбивал копытами искрящийся дерн…

Шумела и волновалась листва. Вздрагивали корни деревьев. Чем неистовее стучали в горах табыки, тем сильнее становился в лесу дурманный запах смолы. Хлестали врагов тальниковые прутья. Топорща шипы и колючки, стелились под ноги боярышник и шиповник. На лугу цеплял лапы мышиный горошек – рогатый вьюнок. Осот резал лодыжки. Тысячелистник, чихотная травка, обсыпал горькой пыльцой. Мутник болиголов прыскал в носы ядовитым соком…

Вслед пегому битюгу крался черный дым. Испуганный верховой поскакал хлынью. Все быстрее отдалялся от войны шаял, слабея от плача. Одна за другой вытекали со слезами соринки, и зрение прояснялось.

Перед тем как свернуть на сопку, он обернулся и в последний раз глянул на ратный лес. Печальные холмы погибших зверей и птиц выросли возле кустов. Издалека слышались звуки табыков и крик, похожий на нескончаемый запредельный ропот. По вымороженной злыми кострами земле, точно змеи из гнезда, разбегалась сеть узорных трещин. Деревья дрожали, теряя хвою и листья, полегли истоптанные травы, и красная роса проступала на измятых цветах.

Бывший воин не сумел сдержать стона. Душе великана было тяжко и больно. Куда больнее, чем телу недавно, когда его сокрушали почтенные старухи.

* * *

…Хлопья розовой пены сорвались с конских губ перед тем, как из глотки выплеснулась багровая волна. Жертва пала, безумно кося выпученными глазами, и увлекла лысого седока за собой. Серый пес наступил лапой на его вогнутое темя и мягко перемахнул через голову коня. Скользя под брюхами, пластаясь под копытами, матерый резчик шей взмывал кверху и, полоснув клыками, валил лошадей силою прыжка и веса.

Оскаленная волчья морда и кровавый подгрудок пса возникали перед глазами витязей, как истинное лицо смерти. Внезапное видение повергало в ужас и тех, кого, казалось, ничем нельзя устрашить. Враги с безудержными воплями выпрыгивали из седел, путались в стременах, и небо с землею менялись для них местами. Из пелены продернутой алыми струйками пыли вздергивались судорожные ноги издыхающих скакунов. Где-то внизу, в месиве крови и грязи, возились придушенные их телами хозяева. А неутомимый собачий воин мчался дальше, походя взрезая сухожилия лошадиных лодыжек.

Следом за псом бежал барлор. Яркие глаза его взблескивали, будто брызги золотой жилы в ржавом камне. Хищно раздувая ноздри, щеря белозубый рот, барлор перескакивал через разбросанные трупы и на бегу вступал в мгновенные стычки, всегда неудачные для противников. Он был неуловим, невредим и кипуч. О таких везунчиках в его народе говорят: «Волчьим молоком напоенные». Между поединками барлор рычал от досады, что все не может догнать прыткую собаку, которая давно сорвалась с поводка.

Услышав в передышке гортанный клекот, он поднял голову и остановился. Над полем летели два беркута. Птицы отливали на солнце железным глянцем возмужалой мощи, словно их покрывало не оперенье, а броня. Орел снизился, круто развернулся правым крылом долу и дружелюбно свистнул, приветствуя. Барлору почудилось – полнеба заняли могучие крылья! Орлица, видно, опасаясь досужей стрелы, сделала тревожный круг.

Желтоглазый воин засмеялся, помахал рукой: летите выше, небесные ратники, не то впрямь пристрелят! А беркут, прежде чем устремиться ввысь, пронесся мимо и коротко клекотнул кому-то еще.

Барлор оглянулся и замер… Окаменел, казалось ему, на целую вечность, лишь губы прошептали имя, которое в течение долгих весен привыкли повторять ночами. Не верил себе, хотя с волнением думал о встрече и ждал. Разумеется, позднее, потом и не здесь, если…

Олджуна стояла совсем близко, приставив ко лбу ладонь, и без всякой боязни смотрела на птиц. Растрепанный узел кос развязался на затылке и лег на плечо, как только что просмоленное вервие. Красивый рот улыбался. В глазах сияло небо, плыли легкие облака и орлы. «Простили», – убедился барлор.

Пальцы помнили на ощупь льющуюся тяжесть ее волос, губы хранили память о податливой мягкости губ – ягод спелого шиповника… Она изменилась. Была не той прихотливой девчонкой, непостоянной в нраве, полной обид и загадок. В зрелой женской красоте новой Олджуны проявилась властная сила и в то же время тихая нежность, что так не вязалась с боевым батасом в руках…

Прерванный бой на миг потерял остроту. Притупился, померк, заглох. «Чужая женщина, – подумал барлор тоскливо. – Не моя».

Проводив беркутов к горам Элен любящим взором, Олджуна вернулась глазами на землю. Одарила радостной бездумной улыбкой… и отпрянула, прикусив губу.

– Барро?!

Никогда не жалел он так сильно, что не знает языка ее племени.

– Да, это я, – сказал, торопясь. – Я – барро Янгвард, человек волчьего ветра. Пришел сражаться. Спасать свое гнездо Хокколидел и Землю… А еще я пришел за тобой, Олджуна, потому что все время, пока не видел тебя, не знал новой весны.

Его смущение и вызов отражались на лице женщины. Она молча качала головой. Подбежала собака, подлезла под левую руку барлора, ластясь. Он привычно почесал пса за ухом.

– Волк, – слабо улыбнулась Олджуна.

Янгвард поспешно кивнул:

– Я увезу тебя в Хокколидел…

– Меня нынче спасла волчица.

– Увезу, даже если ты – чужая.

– Та самая волчица, помнишь? С темным ремнем на спине.

Если она улыбается, значит, согласна. Ничто на свете… никто не способен осчастливить его больше!