Души мертвых, не свободных от лежащей мирно плоти, наверху неслись бессильно пламенными облаками… А на них летала кругом над измученной землею царственная дочь Элбиса – дух сраженья, дева Слова! Как она была прекрасна!.. С развевающейся гривой смоляных волос и дыма, с исступленными глазами, так и мечущими искры! Губы алые, как рана, зубы снежные, а руки – ярко-красные по локоть! С хохотом и гулкой песнью мчалась страшная невеста, что единственной женою всем героям стать мечтает!

Это был великий праздник – свадьба дикая Элбисы!

* * *

Солнце поднялось высоко – красное с желтыми пятнами, точно днище медного ведра из-под крови. Рукопашная порядком измотала обе армии. Казалось, та и другая колеблются на краю разгрома. Сплоченные ряды давно превратились в неопрятные кучи. Если с гор смотреть, напоминали раздавленные муравейники.

Потери лобовых атак обескровили передовую эленскую пехоту. Лучников и копьеносцев подкрепила легкая конница, но для половины ее, утраченной в перестрелках и прямых столкновениях, время уже летело в прозрачную небесную коновязь. От тяжелого конного войска вместе с воспоминаниями осталась примерно шестая доля… В толпы защитников, громя и круша, вламывался куда лучше сбереженный бронированный отряд врагов, сохранивший наступательное преимущество.

Несмотря на то что неприятель понес больший урон, силы были неравными. Противник превосходил в числе и медленно, но верно брал верх. Враги продавливали и раздирали линию обороны у ведущего к воротам пологого склона, продвигаясь к нему с неуклонным упорством. Бойцы, истощенные настойчивым натиском, держались из последних сил и с мига на миг ожидали решительного удара. Горячая кровь обжигала ратников внутри и снаружи, напоминая им о стремлении любого создания выжить. Тела же, запущенные в сечу, как самострелы, влитые в нее, словно штормовые волны в валы, выкладывали все свое воинское мастерство и терпение до завершающих жизнь корчей.

Крутился ытык войны. Из стычек лепилась битва, из маленьких смертей вырастала большая; преходящее становилось вечным и плавно перетекало одно в другое.

Рукоять сабли, вырванная из груди ратоборца, еще содрогалась в руке, а во вражьем горле уже гудело, покачиваясь, древко только что просвистевшего копья молодого тонгота. Над тонготом же занес меч пришелец. Прыткий парень, присев, увернулся вбок и левой рукою умудрился сильно дернуть ногу противника вверх. Тот подался назад и, не сумев удержать рокового замаха, врубил меч в собственное колено! Но раненый вряд ли почувствовал боль, да и раненым уже не был, потому как шею его от уха до уха перерезало лезвие болота пролетевшего мимо всадника. И всадник немедля рухнул на скаку с переломанной от брошенной палицы спиной. Здоровенному воину, что ринулся за своей палицей, умирающий ботур, на земле лежа, успел приподнять снизу кольчугу на животе и проткнуть печень батасом. Враг нагнулся, да так больше и не встал. Батас и палица, безмятежные отныне, упокоились рядом…

На дороге в подступах к откосу сосредоточилась основная часть битвы. Чьи-то головы, мешаясь под ногами, скатывались с уклона. В центре крепкого еще остатка вражеского строя живой скалою возвышался сумрачный великан шаял с огромными булавами в обеих руках. Пегий битюг, похожий на заросший отавою холм, был под стать хозяину и угрюмо ворочал кровяными глазищами, тряся косматой гривой. Верзила тяжко шевелил булавами, готовясь к штурму ворот.

С нечеловеческим бешенством сражалась вокруг него свита, состоящая из опытных вояк и людей-нелюдей с оцепенелыми лицами. Свои раскаленные шлемы эти кровожадные существа выбросили. Жару они, видимо, все-таки ощущали, или пот затекал им в глаза, мешая смотреть. Обнаженные головы с ужасными розовыми проломами приводили в оторопь видавших виды ботуров. Мальчишки на горах, тщательно прицеливаясь, метали камни в нагие башки и шаяльский шлем. Камни гулко стучали о железо шлема, рикошетили и язвили нелюдей, а великан только вздрагивал и мычал.

Хаотическое сражение будто начало понемногу сворачивать полы рубища, но тут конный отряд воительницы Модун ворвался с тыла. В воздухе засияли голубоватые дуги новых мечей. Завеса сплошного сверкающего вихря загородила дорогу к воротам. Молниеносные всадники неожиданно выныривали в оравах врагов, рубили, кололи, разносили вдребезги, распуская людские клубки по равнине путаными рваными нитями.

Враги поддались свежему натиску. Отдельные ожесточенные схватки вновь рассеялись и раскатились по всей ширине поля безудержными ворохами невероятного бурелома. Но скученные в середине отряды, взятые «модунцами» в полукольцо, держались крепко и не думали трогаться с места. Видно, во что бы то ни стало вознамерились кинуть своего дылду и нелюдей на таран ворот.

Пятерке молодых ботуров удалось пробиться к рядам окружения шаяла. Первый удалец чуть застопорился, ошеломленный видом лысых воителей с одинаково лютыми лицами. Миг растерянности стоил парню жизни – великанская булава дотянулась поверх младенчески голых голов и с треском хватила его по лбу. Второй ратник из-за спины павшего товарища успел прострелить верзиле стрелой кисть правой руки.

Человек-гора выпустил вниз обе булавы. Громадными шишками скользнули они по лохматым бокам коняги. Скосив глаза к переносице, шаял надсадно взревел и выдернул стрелу. Пока он это проделывал, юный стрелок лишился десницы. Третий ботур захлебывался на земле в луже крови, своей и четвертого, разваленного надвое с плеча. Пятый безуспешно пытался сдержать сразу и внутренности взрезанного поперек живота, и вставшую дыбом лошадь…

Яростный женский крик заставил великана вздрогнуть и оглянуться удивленно. Лысый рядом с ним посунулся в молниеносном выпаде – ан кто-то оказался стремительнее: сабля лысого рассекла пустоту. В следующий миг безголовое тулово осело по-домашнему мягко, точно на лежанку, всю лютость утеряв, а гладкий шар головы сверзился под копыта шаяльскому битюгу. Конь сердито переступил ногами, и розовый череп раскокался со звуком громко треснувшей скорлупы. Ореховый треск потонул в исполосованном воплями и стонами воздухе. Ражие служаки бурдюками валились по обе стороны женщины в доспехах воина, с зигзагом-отметиной на щеке. Вооруженная одновременно мечом и копьем, она кружилась среди тертых армейцев, разя напропалую и не впусте. Не одному из бывалых, прежде чем пасть, пришла на ум мысль о кровавой Элбисе – вечной невесте, духе битвы людей саха. Да и впрямь! Разгневанное лицо воительницы было враз безумно, прекрасно и страшно. Меч ее не знал промашки, копье гвоздило не вхолостую.

Отвечая нападающему бойцу болотом, она зацепила копьем чью-то руку в железном браслете и с дикою силой выдернула ее из сустава, а нападающий в тот же миг свис с коня с расколотой головой. Женщина наскакивала, наступала, била наотмашь – молниеносно, свирепо, без умолку крича!

Чудной человек неподалеку, в высоко взлетающей накидке из разноцветных косиц, в черно-белом наряде с побрякушками, действовал столь же диковинным, как сам, оружием. С каждым взмахом посоха с тяжелым набалдашником черепные кости нелюдей вторгались в чуть прикрытый кожею мозг. Посох колесом вертелся в руках странного человека – то лупцевал верхушкой, то колол копьем-копытцем, навостренным внизу. На опоясках древка плясали танец смерти вырезные красные человечки, бубенцы пели звенящую песнь…