– Откуда ты здесь взялся, ньгамендри?! – прокричала воительница, очутившись обок.

– Из Элен, как и ты! – засмеялся тот, не забывая крутить своей убийственной снастью. – Все невоенные вышли… увидишь!

Сабля взвилась над ним, и мелькнуло равнодушно-злобное лицо. Шаман вьюном вынесся из-под клинка в последний миг. Кривое лезвие лишь царапнуло щит на животе – лик медного идола с ушами-ладошками по краям. Идол брезгливо шевельнул губами – видно, выругался на языке ньгамендри…

Грудь лысого тотчас пронзило копье женщины. Спасенный единоборец, смешливо сверкнув жгуче-черными очами, нашел время поклониться:

– Благодарю.

Поклон шамана обернулся проворным вывертом. Очередной вражий меч сразил напрасное ничто. Маховая тяга повлекла неприятеля за собой, и уже на земле заточенное копытце посоха отыскало его тщетно зажмуренные глаза.

Ручейки и потоки врагов, что завершили схватки в отдалении или удрали от них, старались влиться в основное войско, несмотря на то что побоище в середке частым роздыхом не баловало. Всюду вблизи велись непрерывные бои.

В борьбе за дорогу к Элен тяжелая конница изрядно убавила и потрепала «модунцев». Ботуры с еще не зажившими молниями на лицах метались в свалке, как кроны молодого соснового леса в свирепом урагане. На глазах воительницы таял заботливо выпестованный ею отряд. Один за другим гибли ребята, и рану за раной принимало сердце Модун. Палящими жалами впивались в него драгоценные отныне имена…

Она подготовила их к смерти. Она убила их молодость, их жизнь – самый великий дар Творца!.. Слезы взрывали Модун. В коротком перерыве она подбежала к раненому парнишке. Он судорожно сжимал батасы в руках. Но помощь была уже не нужна: ноги юного воина била предсмертная дрожь. Из-под тонкой, щегольски плетенной шапки вывалились собранные в пучок девчачьи косы.

– Мэника! – вскрикнула Модун. Еле признала свою лучшую мастерицу танцевать с боевыми ножами… Лицо девушки покрывали грязь и кровавые брызги. Недвижные глаза широко распахнулись, словно увидели в небе что-то чудесное. Казалось, вот-вот воскликнет: «Глянь-ка, а вон там!..»

Не воскликнет. Вокруг кос растекалась лужица темной крови. Ладони разжались, черни батасов выпали из них… Модун опустилась возле тела Мэники на колени, закрыла ее удивленные глаза и застыла в скорби. Девочка, не познавшая в жизни ничего лучше радости танца с ножами и тайного поцелуя жениха, была мертва… А она, наставница, ни синяка не получила! Искушенная боем, хотя до этого по-настоящему не ведала битвы, она легкомысленно и преступно желала прихода врага…

Модун смотрела, как ботуры, пользуясь передышкой, торопливо подбирают погибших и складывают их до времени в кучи, чтобы не затоптать. Смотрела – и не видела. Будто потеряла рассудок и память и никого не узнавала. Ни мертвых, ни живых. Воительнице мерещилось, что она находится не на Орто. В другом, незнакомом мире, сплошь окрашенном красным цветом. Все вокруг было в крови… в крови! В крови – будто самой Земле вскрыли горло… Соратники обходили женщину молча, глаза отводя. Не забирали Мэнику.

От запаха перекаленной с солью меди на Модун нахлынула тошнота. Едкий пот и слезы пополам с грязью струились по лицу. Воительница скинула шлем. Горячая голова жадно вобрала дуновение легкого ветра. Сейчас бы, не думая ни о чем, сунуть ее в холодную воду. Нет, в ледяную, чтобы заломило виски и зубы… А виски ломило и без того. Мысли скакали безумно, точно разодранные клочья боя, что пылал мгновения назад. Прав был багалык – война не для женщин!

Как повиниться перед родичами маленькой храброй Мэники? Как сказать матери, что нет у нее больше дочери и никогда не будет внуков? А другим, всем родителям убитых, как сказать?!

В горестном порыве Модун прижала голову девушки к груди. Прошептала имя. Вслух, громче, громче:

– Нет смерти. Есть вечные Круги. Прости…

И дальше – дорогие имена ушедших сегодня к Кругу Воителя, звезд слишком ярких, чтобы долго гореть на Земле. Вина за виной, боль за болью, а с ними застарелые раны, которые никогда не зарубцуются, – Кугас и Дуолан.

Модун нечаянно проговорила имя сына и смолкла. Она знала – Болот жив. Ежедневно, не по разу с затаенным дыханием осматривала стрелу, вбитую сыном в северо-восточную балку. Разговаривала с ним мысленно: «Ты – далеко. Если плохое случится с тобой, я не смогу помочь. Но я почувствую твою смерть. Я последую за нею с провожатыми из войска врагов. Илбис не соскучится со мной в битве».

Ни капли крови не было на стреле.

Ах, Болот!.. Где ты, воин Болот, какую преследуешь цель? Как бы ты пригодился здесь с твоим-то наследным ратным умением! Где невеста твоя Илинэ? Где Чиргэл и Чэбдик, близнецы-озорники, могучие ботуры, чьи кулаки играючи валят бычков, намеченных на мясо к празднику? Где молодой кузнец Атын, которого начали было называть великим мастером?..

Женщина подняла голову. Она видела все и всех. Живых и мертвых. Не потеряла рассудок и память. И не потеряет, если даст излиться на врагов как можно больше своей нескончаемой боли и горечи.

Снова забил табык.

Лицо погибшей побледнело под слоем грязи. Модун погрузила пальцы в остывшую на земле лужицу крови и провела красные полосы по своим щекам. Кровь Мэники останется в сражении с Модун, чтобы отомстить за себя.

Натянув шапку на голову юной воительницы, чей путь завершился, женщина подняла ее, легкую, на руки. Удобно поместила в безжизненной груде между телами двух ребят. Мертвые подождут конца боя.

Светло-серый конь вздохнул над ухом, напоминая хозяйке о себе.

– Нет смерти, – шепнула она ему. – Есть вечные Круги. Скоро станет еще жарче. Надо идти… убивать. Илбису не будет скучно.

* * *

– Вперед – илин! – кричали эленцы.

– Илин – вперед! – гудело, вторя, гортанное эхо.

Поросшие лесом скалы мохнатыми ступенями громоздились к небу. Кони-утесы на горе жрецов вспахивали воздух гранитными копытами. Горы дрожали, грозно гудел Каменный Палец. Чьи-то громовые шаги бухали по круговым грядам долины… Или то были звуки табыков?

На подъеме у ворот возвышались Хозяйки Круга. Им было хорошо видно всё поле, все стычки и люди. И не только люди. Старые горшечницы знали, что за жизнь на Орто бьется сегодня само сущее.

Потряхивая спутанной гривой, окруженный вражеским скопищем, медленно приближался к склону пегий битюг. Пасмурный великан уставился в ворота. Левой рукою он покачивал булаву, правая, простреленная, мирно покоилась на колене.

«Пора», – бросила Вторая Хозяйка. Третья кивнула: «Пора».

Почтенные старухи спустились с откоса и, как в дымное жерло, окунулись в гущу битвы.

Хозяйки сражались, не имея иного оружия, кроме своих жилистых, сухих тел, ибо так же отлично, как ведали в способах лепки горшков, они смыслили в приемах военного хапсагая. А эта борьба стоила двадцатки мечей и сабель!

Любую работу горшечницы привыкли выполнять на совесть, без лишнего шума и суеты. Стремительно и непринужденно вылепливали они одно смертоносное движение за другим, знание и рукомесло пробивали тропу в сонмище вооруженных до зубов вояк. Мечи молниями вспыхивали над седыми головами, ни волоска не срезая. Сабли втуне стригли порожний воздух. Вторая Хозяйка скакала и приседала, словно в разудалой пляске, Третья вертелась волчком. В метельном коловращении из чьих-то ладоней вылетали обухи топоров, и дзинькали копья, втыкаясь в землю округ.