Иногда, чтобы разогнать одиночество, она разговаривала с Бенни, различала его голос в порывах ветра. Эта неизвестность невыносима, жаловалась она ему. И однажды услышала его ответ: когда-нибудь, после того как мы умрем, неизвестное выйдет на свет. Кхин понятия не имела, о чем он, но не собиралась омрачать этот миг выяснением отношений. Как мне отыскать тебя сейчас? – спросила она. Ищи, услышала ответ. И вздрогнула, поняв, что он ведь говорил о том, что будет после смерти, и представила себя согбенной старухой, кутающейся в рубище, обреченной скитаться и скитаться в поисках него и безопасной земли, подобно всем каренам, – скитаться вечность.

Иногда ходьба утешала ее, как и усталость, как и вес груза, привязанного к спине. Чувство усталости словно чуть ослабляло тиски, сжимавшие сердце, делало чуть легче бремя воспоминаний и бессилия перед грядущим. Не раз и не два ее домогались мужчины, встречавшиеся на пути, – торговцы, солдаты или лишившиеся крова крестьяне, обезумевшие от случившегося, – но ее останавливал древний инстинкт. Дать им то, чего они хотели, означало бы мучительно погибнуть, потеряв семью, но одновременно и родиться заново в отношениях с другими – незапятнанными ее прошлым и воспоминаниями. Она была так чудовищно одинока! Но обязанность двигаться дальше – идти и идти, и выживать, и хранить себя ради детей, которым она отсылала заработок, – уберегла ее от бесчестья. Да, у нее был Линтон, а до него еще Со Лей, и каждый оставил свой след. Но больше никого.

Вплоть до той ночи, когда она уже стояла на пороге воссоединения с Бенни.

Почти год прошел с тех пор, как она закрыла свое ателье и отослала детей – подальше от безжалостности не только чумы, но и добродетельных сплетниц Билина. В начале ноября 1950-го Кхин нашла брошенную комнату в тихом уголке города и написала Хта Хта, попросив привезти детей обратно. Тогда в Билине, все еще находившемся под контролем каренов, разнеслась новость о человеке, который должен был предстать перед судом за предательство, – каренский солдат, которого собственный отец обвинил в шпионаже в пользу врага. Были собраны доказательства, человек добровольно сознался в преступлении, была назначена дата казни, и утром того дня – еще прежде, чем вернулись дети, – Кхин обратилась к суду, чтобы ей разрешили задать вопрос узнику, не знает ли он что-нибудь о Бенни. Заключенного привели в комнату свиданий закованным в наручники; в глазах негодование от неуважения к последним минутам его жизни.

– Я все знаю, – самодовольно похвастал он, когда Кхин изложила свое дело. – Человек, о котором ты говоришь, в тюрьме Инсейна. Он там уже несколько лет. Говорят, он предал родину. Если сможешь добраться до Инсейна, если сумеешь пробраться через территорию, оккупированную бирманцами, узнаешь, что Инсейн сейчас радушен к каренам.

Воссоединение с детьми оказалось кратким и суетным. Всего через несколько дней после того, как встретила детей, она уже целовала их, прощаясь. Замаскировавшись под китаянку, Кхин намеревалась пересечь бирманскую территорию. Бенни жив! Но насколько похож на себя прежнего? Ей казалось, что все они – не только тот казненный солдат – повинны в роковой ошибке, им следовало бежать, смириться, жить вместе, и лучше потерять себя друг в друге, чем разрушить себя в попытках выжить отдельно. И однажды вечером, в смутной тревоге, она остановилась, чтобы разжечь огонь в укрытии мангровых зарослей у реки, и тут заметила какое-то движение на берегу. Что это бирманский солдат, она поняла сразу: вооружен винтовкой и мечом, на каске звезда, как у японского пехотинца. Глаза их встретились. А потом она пустилась бежать, упала на песок, а сверху ее уже прижало его тело, и жук полз по песку прямо перед ее лицом, а солдат что-то орал, что-то грязное, по-китайски.

На шестой день ее нашел знакомый старый торговец, в шалаше посреди рисового поля, где она залечивала раны. Он разглядел ее с дороги, узнал, принес лекарства из больницы и пообещал присмотреть за детьми в Билине. Не следует ли ей отправиться прямиком к детям и утешить их? – вопрошал его встревоженный взгляд. Но Кхин невыносима была даже мысль о том, как обнимает их, а они вдруг понимают, что ее тело и душа изменились; она не вынесет отражения своего искаженного ужасом лица в их глазах.

И когда отеки спали, раны немного затянулись, она двинулась дальше к Инсейну, преодолевая мили топких прибрежных зарослей и просек под покровом ночи, отдавая себе отчет, что в любой момент ее могут остановить, пристрелить, зарезать. Но не успела она добраться до места, как донеслась весть, будто во время штурма Билина погибла Луиза. Обезумев от страха, с отчаянной надеждой убедиться, что слухи ложны, Кхин развернулась и бросилась обратно по знакомым уже тропам на этой объятой смятением земле. Сама планета, казалось, сошла с ума – хотя стоял сухой сезон, дождь лил безжалостно, неумолимо, затрудняя ее продвижение. Приливы были заклятым врагом, как и дневной свет, и рокот армейских грузовиков на дороге, и вопрошающие лица детишек в каждой деревне, через которую она проходила. Стремясь скрыться от них, Кхин забиралась в леса, окаймлявшие побережье, туда, где бамбук и лианы смыкались над головой и где она пробивала путь через трясину, через дикие заросли, клянясь всеми богами, что если найдет детей, если найдет их всех живыми, никакая сила на свете не заставит ее снова покинуть их.

Сумеет ли она проникнуть в оккупированный бирманцами Билин и остаться в живых? Этот вопрос заставил ее помедлить последним утром, милях в двадцати к северо-западу от цели, в городке Киаикто, где, как она помнила, жил старик-торговец, помогший ей. Она вспоминала о его доброте и обещании присмотреть за ее детьми, ковыляя мимо хибар, обращенных к реке, надеясь углядеть старика и получить от него если и не чудо в виде добрых новостей, то хотя бы немного мудрости.

А потом – видение: в сотне футов дальше по илистому берегу, в дымке раннего утра, возникли две маленькие фигурки, семенившие к покачивающейся на воде лодке, а потом забирающиеся в нее. Она поверить не могла, что видит Луизу и Джонни. Даже когда какая-то тайная сила заставила детей обернуться в ее сторону, Кхин не решалась поверить, что все они избежали предначертанного и встретились с таинственным промыслом благодати. Дети, наверное, тоже не поверили своим глазам, потому что с минуту просто смотрели на нее издали, не пытаясь выбраться из лодки.

Этой минуты оказалось достаточно, чтобы Кхин вернулась в свое тело, в осознание произошедших в нем перемен. И когда они выпрыгнули из лодки и с громкими криками кинулись к ней, она раскинула руки, но к груди прижать их не смогла.

Даже после того, как старый торговец умудрился в кузове грузовика тайно переправить их всех, включая Хта Хта и маленькую Эффи, в Инсейн; даже после того, как они оказались в их прежнем доме, пережили ужас при виде отрубленных конечностей, плававших в колодце, кровавых потеков на стенах комнат, от пуль, выпадавших из стволов садовых деревьев во время дождя, – даже после всего этого Кхин не могла избавиться от стыда. В следующие недели она неосознанно избегала телесного контакта с детьми, уклонялась от их настойчивых прикосновений – точно за дар их спасения ей назначили цену в виде изоляции в поруганном своем теле. Цену, которую платили и дети.