Почему я не удивлена? Да, Матрасик, по ходу, окончательно потерял берега. И на что рассчитывал, интересно? Что отец проглотит и умоется?

— И что сказал делать с этими деньгами? — я пыталась держать себя в руках, однако очень хотелось сказать крепкое слово. И не одно.

— Ничего. Оставить на текущем счету клиники.

Ага, значит, все-таки решил выждать и посмотреть, как прокатит. Иначе распорядился бы поделить долю отца на нас двоих. Или вообще себе захапал бы. А так, если уж очень горячо пойдет, можно все и на Ларису свалить, заявив на голубом глазу, что она его неправильно поняла.

— Значит, так, Лар. Вообще никому пока ничего не переводи. Ясно? Ни отцу, ни мне, ни Тарасу. Если что, кивай на меня. Я такой же владелец, как и он, и вполне могу отдавать распоряжения. Распределение дохода в сферу влияния главврача не входит. И вот что… — тут я немного поколебалась, но все-таки спросила: — Скажи, Тарас не может потихоньку денежки потягивать?

— Нет, Том, ну что ты, — возмутилась Лариса. — Я же все движение отслеживаю, сразу бы просекла. Да он в этом и не петрит абсолютно. Но если сомневаешься, можешь заказать внешний аудит. Как совладелица. Только учти, это означает на весь свет прокричать, что у нас серьезные проблемы.

— У нас и так проблемы, Лара. И без междоусобной брани. Отец сегодня намекнул, что мы по показателям просели.

— Ну не то чтобы совсем просели, но… да, есть такое. И еще, Том… Девочки из страхотдела не знают, что делать со счетом Елизаветы. Месяц закрывать, а он не оплачен.

Я сначала даже не сообразила, о чем речь. Потом дошло, и тут уж пришлось приложить максимум усилий, чтобы удержать себя в рамках приличий.

Как у многих крупных клиник, у нас имелась собственная система добровольного медицинского страхования. Минимальный базовый пакет нам оплачивали из госбюджета. Заманушный набор услуг, которые почти никому не требовались, но дорого стоили, шел как страховой риск, а еще один список проходил со скидкой. У сотрудников и членов их семей был особый вариант страховки, в котором третий список охватывал все, что не входило в два первых, и рассчитывался по себестоимости. Однако Люке требовались такие дорогие анализы и обследования, что даже по себестоимости выходило очень неслабо. А дожидаться их бесплатно в онкодиспансере можно было по полгода. Да и не всё назначали.

Когда мы или наши родственники пользовались услугами клиники, страхотдел выставлял счет, который надо было оплатить до конца месяца. Либо самостоятельно, либо вычетом из зарплаты. Когда я сказала Тарасу, что заплачу за Люку, упустила один момент. Для вычета нужно было мое заявление. Но поскольку страхотдел его не попросил, я понадеялась, что у братца проснулась совесть и он уладил все сам. Наивняк! Совесть — у Тараса?! И после этого он пошел уговаривать ее не разводиться? Предварительно закрыв банковский счет, чтобы не нужно было разблокировать карту?

— Так, Лара… — процедила я сквозь зубы. — Ты мне зарплату еще не начислила? Подожди, я к девчонкам зайду и заявление напишу, высчитаешь у меня. Хотя нет… Можешь в базу войти и распечатать счет? Заплачу сама, сегодня.

Выйдя из ее кабинета, я снова зашла в комнату отдыха, перевела деньги через банковское приложение и набрала номер отца. Выслушав меня, он помолчал немного и сказал жестко:

— Прекрасно. Правильно сделала, молодец. Давай так. Ты ему ничего не говоришь. Вообще ничего. У меня есть кое-какие наработки с юристом, он подготовит документы. Будь добра, пожертвуй в четверг своим выходным. У Тараса утренний прием? Подъезжай к концу.

Ситуация была не та, чтобы торговаться из-за убитого выходного, поэтому я не стала возражать и только спросила:

— Что ты собираешься делать?

— Увидишь, — усмехнулся он и отключился.

Если уж и раньше мне все капитально не нравилось, то о чем было говорить теперь? Юрист? Документы? Интересно, что он задумал? Неужели попытается заставить Тараса вернуть ему долю в бизнесе? Или намерен полностью забрать все себе? Оставалось только пожалеть, что я в этом ничего не смыслю. Артем мог бы, наверно, просветить, что бывает в таких случаях, но дергать его сейчас не хотелось. Или Люка — тоже могла бы.

Кстати, о Люке…

Я знала ее очень хорошо. Если б ей стало известно об этом счете, шансы Тараса восстановить с ней отношения упали бы до абсолютного нуля. Забыл? Только не он. Плохая память в число его недостатков не входила.

У пилотов есть такое понятие: скорость принятия решения. Достигнув ее при разбеге, надо либо взлетать, либо тормозить. Я сказала Люке, что не намерена выбирать между нею и Тарасом, но, похоже, у меня не осталось возможности уйти в нейтралитет. Любое мое действие или бездействие теперь само по себе становилось выбором. Принять сторону брата или подруги. Брата или отца.

Твою мать, до чего же это погано! Впрочем, что могло вырасти из такой семьи, как наша? Да ничего хорошего.

Я сидела на диване, рассматривала свое кривомордое отражение в выпуклом боку кофеварки и взвешивала в одной руке телефон, в другой Люкин счет.

Пилот, прибор?

Какой, к черту, прибор! Взлетаем? Тормозим?

Казалось бы, все очевидно. Какой тут может быть выбор? Так мелко, гаденько, подло… Поддержать Тараса — себя не уважать. Но… проблема притаилась в самом факте выбора. В том, что я должна была его сделать. Перейти Рубикон, сжечь мосты.

Почему-то вдруг вспомнилось, как болела в первом классе. Тяжело, с высокой температурой. Мама не пускала Тараса ко мне, чтобы не заразился. Но как только она выходила куда-нибудь из дома, в магазин, например, он тут же оказывался со мной рядом. Держал за руку, гладил по голове, пытался рассказать что-то смешное. «Томоська, миленькая» — он так забавно пришепетывал из-за выпавших передних зубов…

Можно, конечно, было винить себя. Мама спихнула Тараса на меня — «старшую», а потом мы с Люкой столько лет водили его за ручку, как малыша-несмышленыша. Но какой в этом смысл? Взрослый человек воспитывает себя сам, и как-то стыдно валить все на педагогические ошибки.

Осторожно стерев слезу, чтобы не размазать тушь, я сфотографировала счет и отправила Люке. А вдогонку — скриншот своего перевода. Ответ пришел минут через пять:

«Спасибо, Тома. Деньги я тебе верну».

Скрипнув зубами, я написала, не попадая в три буквы:

«Нет».

«Хорошо. Позвоню вечером. Извини, не могу сейчас разговаривать».

Можно подумать, я сейчас смогла бы!

В комнату вошли две девчонки-лаборантки, и я перебралась в туалет.

«Все проходит — и это пройдет», — твердила, стоя перед зеркалом. Универсальная мантра. Я все сделала правильно.

Но, черт возьми, как же от этого больно и противно!

Надо было начинать прием. Возможность отвлечься. Я всегда ныряла в работу с головой, отодвигая проблемы в сторону, хотя бы на время.