Снова завожу речь о Бретани. Робин поддерживает меня изо всех сил и говорит, что все иностранцы едят улиток. (Со страхом гляжу на Мадемуазель, но, к счастью, она этого не слышала.)

Участие Роберта в дискуссии сводится к утверждению, что его вполне устраивает Англия.

(Могла бы с ходу привести множество примеров деятельности лейбористского правительства, когда Англия далеко его не устраивала, но воздерживаюсь.)

Вопрошаю, мол, разве было бы не здорово закрыть дом на месяц и радикально сменить обстановку, ведь это пошло бы на пользу и душе и телу. (А еще выиграть время на поиск кухарки. Но это довольно прозаичное соображение я оставляю при себе.)

Уже начинаю думать, что мое красноречие возымело успех, но Роберт отодвигает свой стул со словами, что все эти разговоры – пустая трата времени, а ему надо везти теленка на ярмарку, и уходит.

Мадемуазель просит меня уделить ей десять минут, потому что ей надо со мной Серьезно Поговорить. С внешним спокойствием, но с внутренним трепетом соглашаюсь. Суть предположительно десятиминутного разговора, который в итоге длится в семь раз дольше, сводится к тому, что все это – уже слишком для нервов Мадемуазель, и если она немедленно не сменит обстановку, то может succomber[244].

Соглашаюсь, что этого необходимо избежать любой ценой, и прошу распорядиться обо всем, что ей только нужно. Мадемуазель всхлипывает и не перестает это делать, когда заходит Глэдис, чтобы убрать со стола после завтрака. (Мрачно представляю, какие пересуды этот затянувшийся tête-à-tête[245] породит на кухне.)

Все утро проходит за малоприятными занятиями, не приводящими к определенному результату, кроме того, что Мадемуазель не появляется за обедом, а дети ведут себя из рук вон плохо.

(NB. Материнское влияние – если таковое имеется – почти всегда приводит к катастрофическим последствиям. С матерью дети неизменно ведут себя намного хуже.)

Вечером снова разговариваю с Робертом о Бретани и предлагаю (памятуя о сегодняшнем ланче) нанять временного гувернера. Он бы ходил с Робином купаться (что избавило бы меня от значительной доли беспокойства) и водил детей на экскурсии. Роберт спрашивает, готова ли я платить за это десять гиней в неделю. Ответ очевиден, но я его не озвучиваю, а пишу письмо в известное бюро.

29 июля. Вопрос с Бретанью практически решен, выбрано местечко близ курортного города Динар, паспорта в спешке найдены в самых неожиданных местах (мой лежал в бельевом комоде, а паспорт Роберта служил стопором плохо закрепленного ящика в гардеробной), и срок их действия продлен по изрядной цене.

Веду длительные переговоры с туристическим бюро относительно размещения в гостинице и регистрации багажа и встречаюсь с двумя потенциальными гувернерами. В обоих случаях с самого начала возникает стойкая взаимная антипатия.

Первый заявляет, что его бы устроили семь с половиной гиней в неделю, но вечера должны быть свободными, а второй уверяет меня, что добивается прекрасной дисциплины, но для этого ему нужна Свобода Действий. Кратко отвечаю, что это не то, чего я ищу, и мы расстаемся.

30 июля. Совершенно ужасный день, полностью посвященный прощанию с Мадемуазель. Она дарит всем подарки: Роберту достается рамочка из ракушек, покрытых золотой краской, а мне – розовые шерстяные носки с вышитым на каждом четырехлепестковым клевером. Мы преподносим ей голубую кожаную сумочку, во внутренний карман которой я кладу чек, дорожные часики и позолоченную брошку в виде двух скрещенных теннисных ракеток с мячиком из искусственного жемчуга (последняя – подарок от Робина и Вики). Эмоции достигают пика, Мадемуазель льет потоки слез, постоянно повторяет: «Mais voyons! Il faut se calmer»[246] – и рыдает пуще прежнего. Хотелось бы подобных проявлений чувств от детей, но они ведут себя невозмутимо, и я поясняю Мадемуазель, что британцы славятся своей сдержанностью и что это не душевная черствость, а наоборот.

(Если подумать, это совсем неправда, но, возникни подобная ситуация вновь, я бы сказала то же самое.)

4 августа. Еду в Солсбери ради встречи с гувернером, который специально прибудет из Рединга[247]. Все это такая трата времени и денег, что хочется уже нанять гувернера на любых условиях, но едва ли это разумно, и я твердо решаю не поддаваться глупому порыву.

Встреча проходит в безликой приемной, в которой нет никого, кроме нас. С трудом воздерживаюсь от шутки: «Доктор Ливингстон, полагаю?»[248], поскольку гувернер может усомниться в моем душевном здоровье.

Претенденту на вид около восемнадцати, но он утверждает, что все тридцать и что он уже много лет работает в подготовительной школе в Хантингдоншире[249].

(NB. Хантингдон звучит совершенно неправдоподобно, но я почти уверена, что он существует. NB! Посмотреть в атласе у Вики.)

В ходе разговора возникает взаимное расположение. Мне нравится, что меня не перебивают и не уверяют, что знают о Робине больше, чем я. (Вопрос: Он точно школьный учитель?) Расстаемся тепло, и я любезно заверяю гувернера, что Напишу. Стоит ему пойти к двери, как я вспоминаю, что следует уладить небольшой, но щекотливый вопрос. Окликаю гувернера и спрашиваю, сколько я должна ему за сегодня. О, совсем ничего, говорит он и называет чудовищную сумму. Расплачиваюсь, не дрогнув, хотя и хорошо понимаю, что мне придется забыть про чай в поезде и что я, как всегда, не рассчитала, сколько брать с собой денег.

Дома советуюсь с Робертом. Он говорит, чтобы я поступала, как считаю нужным, и добавляет, безотносительно к теме, что надо подстричь траву. Пишу в Хантингдоншир и приглашаю гувернера поехать с нами в Бретань.

Предаюсь тягостным и очень грустным размышлениям о том, насколько сложнее найти кухарку, чем гувернера.

6 августа. Мадемуазель уезжает с большим чемоданом и восемью единицами ручной клади, включая поникший букет бархатцев, спонтанно преподнесенный Робином. (NB. Всегда говорила и буду говорить, что по большому счету Робин добрее, чем Вики.) Все обнимаются с Мадемуазель. Она обещает приехать на следующее лето, просит: «Allons, du courage, n’est-ce pas?»[250] – и снова всхлипывает. Роберт говорит, что она опоздает на поезд, и они уезжают на станцию. Мадемуазель до последнего машет платком и высовывается из окна под очень опасным углом.

Вики весело спрашивает, когда приедет гувернер, а Робин несет Хелен Уиллс посмотреть, нет ли слив (которых не может быть, потому что вчера он съел последние, совсем незрелые).

Со второй почтой приходит письмо от Эммы Хэй. Она вспоминает Бельгию и говорит, что я там пользовалась огромным успехом (подчеркнуто!). Утверждение не просто ложное, но оскорбительное для моего интеллекта. Еще Эмма слышала (от кого?!), что я сняла квартиру в Лондоне, ее это несказанно радует, и многочисленные почитатели моего таланта