— А Куницын у нас кто? — поинтересовался я, параллельно сделав заказ и просматривая на экране ларискиного ноута черно–белые снимки, перемежающиеся со сканами старых газет.

Здание театра, перед ним старинный грузовик — кажется, АМО. Милиционеры в форме и красноармейцы в буденовках оцепили вход. Толпа, носилки, гужевые повозки с накрытыми простынями телами. Выгоревшие от старости газетные портреты заговорщиков, один из которых почему–то мне показался смутно знакомым. Впрочем, если учесть долгожительство обладателей масок… В моей голове сам собой складывался паззл, но пока что для него не хватало нескольких деталек, и тогда картинка была бы полной.

— Темнота ты, Хвостовский, — тем временем притворно вздохнула девушка. — Это же легенда калининской и тверской журналистики, он еще про инопланетян под Калязином и монстра на Селигере писал. А еще про тайный взрыв на атомной станции в Удомле. Это когда авария была на четвертом блоке, как в Чернобыле. Там штатная остановка реактора случилась, сработала автоматика, но информация просочилась в народ. Естественно, вой поднялся, и Куницын на этом хорошенько, как сейчас говорят, словил хайп. Мужик, вообще, хоть и беспринципный был, но в целом для того времени еще вполне адекватный.

— Понятно, — кивнул я.

Вот почему этой «легенде» никто не верил и статьи всерьез не воспринимал. Насколько я помню, в восьмидесятые было принято развенчивать старые мифы, а в девяностые газетчиков и вовсе прорвало. Родители часто приносили «Тверские скандалы», где рассказывались подобного рода истории — и про оборотней в рамешковских лесах, и про шабаш ведьм под Торжком, и про тайные эксперименты НКВД над крестьянами Бежецкого уезда, после которых те превращались в кровососов. Но ведь инцидент в академическом все–таки был на самом деле? И сказочник Куницын, получается, не врал в своих статьях? Ну, или по крайней мере в одной из них.

— А теперь по твоему Иванову, — выдернула меня из размышлений подруга. — Неплохой режиссер, по мнению критиков, ставил в Пензе успешные спектакли. В Твери с позапрошлого года, переехал, как сам говорит в дружеских кругах, на землю предков. У него то ли дедушка отсюда, то ли троюродная бабушка. В общем, ничего особенно интересного. Но зато интересно другое…

Я и впрямь было разочаровался в славном прошлом нашего Артемия Викторовича, но тут меня неожиданно будто током ударило. Вряд ли Лариска собиралась мне рассказать именно об этом, но я‑то теперь, как ни крути, знаю больше, чем она. Я перелистал подборку немного назад и вновь остановился на газетной вырезке с портретами террористов и контрреволюционеров. На одном из них был изображен молодой человек, явно косящий под Троцкого козлиной бородой и круглыми очками, но заметно более круглый в лице. Присмотревшись, я чуть было кружку с кофе не уронил — сбрить растительность на подбородке, немного состарить и добавить веселья этому изможденному лицу, и вылитый Иванов! Качество у портрета чудовищное — все–таки старая фотография, к тому же дополнительно искаженная офсетной печатью и временем… Но сатир меня забодай, если этот Гершензон не копия Артемия Викторовича! Нет, разумеется, меня вовсе не удивил большой возраст нашего Иванова — с его–то маской я не буду сильно шокирован, если он родился еще в годы крепостного права. Но я‑то думал, что у него здесь проблемы были на почве противостояния кланов, например, его подсидел Гонгадзе, и амбиции погнали относительно молодого Артемия Викторовича в другой губернский город. А тут такое!.. Артемий Иванов, он же Абрам Гершензон, предатель коммунистической идеи и недобитая контра, организовавшая нападение на пролетарский театр в советской Твери. Как вам такое, а? И я теперь даже не знаю, как на это, если честно, реагировать. Нет, мне плевать на все эти заморочки с идеологией, уверен, дело было не в них. Главный вопрос — что произошло на самом деле? С трудом верится, что наш режиссер действительно промышлял террором, и его после этого то ли простили, то ли перевоспитали… А то ли и вовсе он искупил свою вину годами забвения. Вряд ли же его на самом деле расстреляли — как же он тогда сегодня спектакли ставит? Или его все же стоит бояться, а вся эта история, о которой я не должен был узнать в обычных обстоятельствах, выглядит как предупреждение Эриний…

— Ты чего глаза так вылупил, Хвостовский? — видимо, все мое изумление отразилось на лице, потому что Лариска это заметила.

— Да я просто в шоке, что у нас такое вообще могло быть, — ответил я, качая головой. Раскрывать девушке истинную причину своего изумления, конечно, не стоит. Вряд ли она оценит историю с долгожителем–террористом, который сейчас под чужим именем служит в тверском театре. — Спасибо, Ларис, ты очень крутую тему раскопала. Но давай вернемся к самому интересному! Я правильно понимаю, что это еще не все?

— Конечно, нет. Иначе стала бы я тебя выдергивать… — начала она, сделав огромный глоток кофе. — Так вот, я не знаю, что ты пристал к своему Иванову, совершенно безобидный дядька, на мой взгляд. А вот кого, я думаю, тебе следует опасаться, так это Гонгадзе. Тут, в документах, фигурирует кто–то из его предков — то ли дед, то ли прадед…

Лариска повернула к себе ноутбук, пролистала несколько фотографий, нашла нужную, удовлетворенно кивнула сама себе и вновь поставила свой видавший виды «Асус» экраном передо мной. И на этот раз на меня смотрело черно–белое изображение Автандила Зурабовича, режиссера тверского ТЮЗа. И хоть подписан он был как «Гонгадзе И. З.», а не «А. З.», сомнений быть не могло — это один и тот же человек. Ну, для меня, конечно, сомнений не было, а вот моя подруга явно просто решила, что все это семейство на «Г» уж очень похоже выглядит. Забавно, как порой мы не замечаем тайну, даже когда она оказывается прямо перед носом.

— Я знаю, ты сейчас в недоумении, — продолжила рассказывать Лариска, приближаясь, видимо, к самому главному. — Я просто когда начинаю такое раскапывать, уже не могу остановиться… В общем, я напрягла тут одних уважаемых людей, и мне дали наводку. Тот Гонгадзе, который на фотках, после инцидента в академическом возглавил ТЮЗ. И все бы хорошо, но потом на протяжении чуть ли не сотни лет фамилия главного режиссера не менялась. Сначала Ираклий Зурабыч, потом Зураб Ираклиевич, а теперь — Автандил Зурабыч. Можно подумать, обычная театральная династия, которых у нас в каждом губернском городке по десятку, но тут всплывает кое–что еще… — тут Лариска неожиданно понизила голос и наклонилась над столом, подтянувшись ко мне поближе. — Как сказал мой источник, в советское время калининская милиция расследовала несколько убийств, связанных с ТЮЗом. Я подняла дела, и, как оказалось, там ни одно десятилетие не обошлось без пары трупов. Честно, Хвостовский, не знала, что театры — это такое опасное место! И пусть в итоге каждый из тех шестнадцати трупов, что я нашла, был записан на несчастные случаи, все равно мне совсем не спокойно. Не верю я в такие совпадения, и бумажки по каждому делу так ровно подобраны — словно не один заспанный следак в Твери их собирал, а целый отдел в столице. В общем, ты только не смейся… — Лариса протянула руку вперед сжала мои пальцы. — Мне кажется, тут у нас действует какая–то банда, и семейка Гонгадзе — одни из ее лидеров. Ты, конечно, скажешь, что жизнь — это не фильм, что я просто поддалась одному из своих вечерних детективов. Но как еще это объяснить? И это не один массовый расстрел при большевиках, как у вас в Академическом, а что–то действительно серьезное…