– А, вот наконец-то ты видишь меня настоящего! Хватит уже притворяться, вот смотри, какой я: злой и жестокий! Старик меня раскусил, он дал мне выбор: спасти Милона или оставить его там, чтоб он мог сожрать его. Ха-ха, я оставил его там, и теперь нашему господину скоро будет конец. Вот, где правда Сойка, я не такой добрый, как ты думаешь. Ты многое обо мне не знаешь. И знаешь, что? Я врал тебе, я никогда, никогда не собирался на тебе жениться. Потому что это все бред! Зачем жениться, зачем плодить детей, если повсюду монстры? Они повсюду, они только и ждут, чтобы выползти из своей скорлупы. Мой отец был монстром, и я таким же буду. Понимаешь? Ты видела когда-нибудь по-настоящему голодных детей? Они тоже монстры, они настолько хотят есть, что готовы перегрызть друг другу глотки, только чтобы утолить свой страшный голод! Зачем им нужно было рождаться, чтобы умереть в муках? А монстры-родители, которые творят все, что хотят, считая, что раз они породили детей, то могут издеваться над ними! Я тебе не рассказывал про несчастную девочку Марию, которую мучил отец с мачехой? Где она, эта девочка? А ее тоже поглотили монстры. Вот так вот! А она так хотела увидеть море… Это все ужасно, ужасно… – я заходил по комнате, как раненое животное. – Вся правда в том, Сойка, что мы живем среди монстров, и кто хитрее, тот и успевает пожирать другого.

Она смотрела на меня глазами, распахнутыми от ужаса, из которых лились безмолвные слезы, а потом она убежала, а я рухнул без сил на кровать.

Через неделю, когда Милон отказался принимать посетителей, мы вызвали местного врача, который осмотрел его, недоуменно похмыкал и назначил обычную микстуру, объяснив неважный вид больного невидимыми патологическими процессами в организме, перед которыми он бессилен. Сойка все это время избегала меня и хранила секрет: она никому не сказала про смертельную болезнь Милона.

Я чувствовал, что Милон уже скоро обратится, хотя он внешне и не сильно изменился, разве что похудел, его глаза сильнее запали, да и он полностью перестал интересоваться делами. А это означало, что конец близок. С того момента, я приказал врезать большой металлический запор на свою дверь в комнату и начал запирать его на ночь: я знал, что Милон догадывался, что с ним происходит, подселившаяся сущность наверняка ему сообщила обо мне, а это было опасно.

Однажды, когда я уже спал, кто-то дернул дверь. Сначала легонько. Я посмотрел на часы: время было за полночь. Потом дверь дернулась сильнее и сильнее. Я подошел к двери и услышал шипящий звук вперемешку с каким-то хрипением: «Открой». Дверь начала сходить с ума, ее колошматили со всей силой и драли ногтями, и я тогда впервые в жизни поблагодарил небеса за то, что замок очень крепкий. Но днем было все спокойнее: нас окружали люди, и Милон, хоть и смотрел на меня налитыми кровью глазами, близко не подходил, а все больше прятался в своей темной спальне.

Когда приехал нотариус, старый приятель Милона, чтобы проведать его и выяснить, не желает ли тот подготовить завещание, Милон прогнал его прочь, едва не расцарапав лицо. Нотариус выскочил из дома весь бледный и, хватаясь за сердце, сообщил мне, что мой опекун явно сошел с ума, и что в таком случае завещание, даже если бы и было написано, он никак не мог бы его утвердить значит, по закону я являюсь единственным его наследником.

Предположительно за пару дней, как Милон должен был уйти, я пришел к Малому.

– Ну что, умирает? – нахмурившись, спросил он.

– Нет, не умирает, – ответил я, – превращается.

Я рассказал Малому о том, что случилось с моей семьей. Он внимательно слушал меня и молчал.

– Вот как оно значит… откуда ноги растут у странной болезни. В округе давно судачат об этом. Значит, он скоро захочет уйти?

– Да, скоро. Дня два или три осталось.

– Понятно, – вздохнул он и задумался. – Как же так получилось, что его это…

– Он остался в зараженном доме. Я там оставил его, – сказал я, столкнувшись с его испытующим взглядом. Он встал и тяжело заходил по комнате.

– Мне кажется, что ты что-то знаешь, выкладывай коли пришел.

– Он сказал, что убил твою семью.

Малый остановился и тихо проговорил:

– Значит, я не ошибался. Я знал это, только боялся, что я могу быть не прав.

– Но ты же говорил, что не знаешь, кто это мог быть?

Он пожал плечами и с горечью произнес:

– Иларий, спроси, хоть кто-нибудь ко мне был добр за всю мою жизнь? Меня шпыняли и шпыняют отовсюду, как облезлого котенка, потому что я урод и на мне клеймо убийцы. Разве я мог тебе до конца доверять? Я боялся, что ты приходишь ко мне вынюхивать, что я помню из моего прошлого. Я не мог допустить, чтобы Милон понял, что я видел его тогда в доме. Как только бы он узнал об этом, я был бы мертв. Он поэтому и сослал меня из дома, боялся, что я ему во сне горло перережу. Все время допытывался, как я убивал родителей и сестер с братом, а мне пришлось придумывать, что я во сне их зарубил, хотя я видел его ночью. Я открыл глаза в тот момент, когда он обухом топора убил моего брата, который даже не пискнул. Только раздался глухой звук, как дерево раскалывается.

Милон не убил меня только потому, что ему нужен был кто-то виноватый. Ведь все потом бы на него решили, ведь он был помощником старосты, моего отца. А так я, сирота-убийца, огромный, несуразный подросток, любящий точить топоры. Чем не идеальный вариант?

А я даже сохранил тот топор, которым он все это сделал, он у меня в сарае лежит. Все думал, когда же я смогу пустить его в дело, да каждый раз как брал в руки, дрожал, как собака под дождем. Думал все, что если память меня подводит, что если не Милон то был, а я человека ни за что порублю. Да вот так и живу, как трусливый пес, толку, что огромный…

Малый сел на скамью, сгорбился, как угрюмый великан-утес, и с лихорадочным блеском в глазах спросил:

– Ну, что, наточить топор?

Через три дня Милон был убит. Все эти дни мы караулили его, чтобы он не проскользнул незаметно. В тот день он выскочил из дома поздно вечером и направился на восток, через