работать. В конце концов, не бином Ньютона. Хотя хорошо торговать — тоже наука или даже искусство. А может, то и другое вместе.

— Так-то лучше, — резюмировал Вартаныч. — За такое решение можно и по две, и по три.

Мы выпили за мою будущую вторую профессию, и Вартаныч задумался:

— Знаешь, Аркаша, я сейчас вспомнил всю свою жизнь и понял, что никогда не ждал ни от кого подарков. Наверное, поэтому кое-чего добился. Давай выпьем за мужиков, которые не ждут подарков от жизни, — дай им Бог, как говорится. Хотя в последнее время их становится все меньше. Я имею в виду не подарки, а мужиков, их не ждущих. Ладно, по домам. Завтра составим договор и начнем. Не волнуйся. У тебя все получится.

По дороге в гостиницу я вспомнил одно из любимейших выражений Баталина: «Надо всегда рассчитывать на худшее, потому что лучшее мы переживем». Да, у моего бывшего шефа и у Николая Вартановича был одинаковый подход к жизни.

Так появилась компания «Еврохим», которая существует уже двадцать девять лет и позволила сохранить лабораторию, защитив от нищеты и унижения сотрудников, которые после перестройки испытали все тяготы дикого капитализма. Трудовой день увеличился часов до пятнадцати, выходные практически исчезли — зато дело пошло. Удалось создать несколько способов, конвертирующих товарную продукцию в живые деньги. Лаборатория была востребована и продолжает успешно работать.

Я до сих пор часто вспоминаю тот разговор с Вартанычем и удивляюсь его прозорливости. С какой точностью он спрогнозировал развитие событий! Напомню, до перестройки у нас в институте было сорок пять лабораторий. Из них сохранились только те шесть, на базе которых созданы фирмы, подобные «Еврохиму». Остальные канули в небытие. И, как предсказывал Вартаныч, в 2011-м ВНИИНефтехима, гордости советской прикладной науки, не стало. Занимаясь бизнесом, я, как и Вартаныч, не жду от судьбы подарков. Его советы помогали мне и помогают по-прежнему. Жаль, что я не сообразил поблагодарить Абрамова за науку.

Глава пятая

Следующий мой рассказ — еще об одном замечательном человеке, который многому меня научил: о легендарном главном инженере Куйбышевского завода синтетического каучука Израиле Марковиче Белгородском. Я был знаком с главными инженерами многих химических предприятий. Все как один — уникальные личности с сильнейшей харизмой, прекрасно знавшие химию, технологию и при этом обладавшие огромной трудоспособностью. Причем на первое место в жизни каждый из них ставил работу, свой завод, Его Величество План, а все остальное: семью, заботу о своем здоровье — на второе. Израиль Маркович в избытке обладал всеми вышеуказанными качествами плюс сильнейшей энергетикой. У меня, и не только, создавалось впечатление, что, когда он проводит важное совещание, в помещении образуется неизвестное науке поле, как бы подталкивающее людей к выполнению нужных решений. Несомненно, он был выдающейся личностью и, как сказал Владимир Ильич Ленин о Льве Толстом, «матерым человечищем».

Об Израиле Марковиче можно рассказывать много и долго, но я остановлюсь на событиях, которые ярче других демонстрируют черты этого Человека с большой буквы.

Я начал общаться с Белгородским в 1973 году, когда завод приступил к внедрению катализатора КФ-70. Практически каждое утро ровно в девять тридцать (хоть часы проверяй) Израиль Маркович появлялся в цеху, устраивал небольшое совещание и спрашивал, сколько за сутки наработано катализатора, нет ли проблем с качеством, нужна ли какая-нибудь помощь от него. Если имелись какие-то проблемы, он тут же садился за телефон и, как правило, решал их в течение получаса. У него была прекрасная черта характера — органически не мог отложить какое-нибудь дело на потом, так как был верен принципу Баталина: недоделанное дело — несделанное дело. После совещания он сразу уезжал в другой цех, так как в огромном объединении вопросов, которые требовали вмешательства главного инженера, было много.

Как-то раз он приехал в совершенно другом настроении. Было видно, что он чем-то очень доволен. Неторопливо ознакомившись с делами и узнав, что все в порядке, он попросил чаю со знаменитыми на весь завод сухарями нашего цеха.

Заводчане ушли по делам, и мы с Баталиным и Израилем Марковичем остались в кабинете втроем.

— А вы знаете, молодые люди, — аппетитно похрустывая сухарями, вдруг сказал Белгородский, — я ведь сегодня ночью закончил самую трудную и самую интересную главу в диссертации. Она касается моей работы на заводе в Чапаевске. Осталось дописать последнюю маленькую главку — и считайте, работа выполнена. Так что, считайте, я уже почти, вы понимаете мои дорогие друзья, готовлюсь отдыхать.

Было видно, что Белгородский действительно очень доволен. Правда, долго расслабляться ему не дали: позвонил диспетчер, и он срочно уехал в цех полимеризации решать неожиданно возникшую проблему.

Я был очень удивлен услышанным. Ведь Белгородский был очень большим начальником и свободного времени у него просто не было. Завод курировался десятком научно-исследовательских институтов, и, скажи Белгородский хоть слово руководителю одного из них, написанная, я подчеркиваю, написанная кем-то диссертация была бы услужливо доставлена в его кабинет через какое-нибудь короткое время. Да что долго ходить за примером: за год до разговора с Белгородским мою кандидатскую диссертацию «отжал» один из руководителей нашего института… естественно он писал ее не сам. И вся научная общественность абсолютно спокойно относилась к этому событию. Поэтому я был искренне уверен, что руководители ранга Белгородского сами диссертаций не пишут. Причем я их не осуждал тогда, да и сейчас не осуждаю. Ведь когда приходишь домой после 12-часового рабочего дня, то писать научный труд сложно.

За ужином я не выдержал и спросил Баталина:

— Олег Ефимович, а почему Белгородский ночами не спит, а пишет диссертацию. Ведь ему стоит только подумать, даже не попросить, а подумать — и работа будет доставлена ему на блюдечке с голубой каемочкой. На любую тему, какую он только захочет. Ведь возьмите нашего институтского «большого начальника»…

Баталин резко прервал меня:

— Не путай Божий дар с яичницей!

Было видно, что эта тема шефу явно неприятна. Лишь потом, ближе познакомившись с Белгородским, я понял, что человек, предложивший бы ему такую услугу, мог бы лишиться права входа на завод, — несомненно, Израиль Маркович посчитал бы «писателя» аморальным человеком, а с такими людьми он принципиально не работал.

А потом, узнав об аналогичном поведении Осадченко в данном вопросе, я понял, что жизнь — как зебра. Бывают не только черные полосы, но и светлые. И их не так уж и мало.

Беседа с Белгородским, произошедшая в 1974 году, неожиданно получила продолжение через десять лет, когда мы, ужиная вместе, начали говорить о диссертациях руководителей промышленных предприятий. До