— Товарищи, у нас же сегодня большой праздник! Мы решили одну крайне важную экологическую проблему в соседнем цехе. — И, повернувшись ко мне и Баталину, он с воодушевлением продолжил: — Вы понимаете, у нас на производстве образуется до пятидесяти тонн кислого водного слоя, который отправляется на очистные сооружения. Естественно, мы его нейтрализуем щелочью. Но, когда идет взаимодействие такого большого количества водных потоков кислоты и щелочи, добиться точности в дозировке растворов сложно. Поэтому на очистные сооружения поступает то кислотный, то щелочной поток, это ухудшает их работу, и в результате загрязнения попадают в Волгу, что никуда не годится. Помните слова из песни, которую исполняла Людмила Зыкина: «свои ладони в Волгу опусти…»? Мы не можем допустить, чтобы такая красивая женщина опустила руки в воду, содержащую отходы нашего производства. Мне удалось найти в Воронеже конструкторское бюро, которое установило нам pН-метр[37] на потоке, связанный с управляющим клапаном на подаче раствора щелочи. Теперь поток, отправляемый на очистные сооружения, полностью нейтрален. Идемте посмотрим — для завода это праздник.

Он потащил с собой участников совещания в другой цех не из вредности — просто хотел поделиться с ними общей радостью. А что касается клубники, мне кажется, что Израиль Маркович воспринимал ее только в виде варенья на розетке, подаваемой женой к чаю. Он был настолько рад и счастлив, что все заулыбались и дружной толпой пошли в соседний цех.

Через пару часов, выкупавшись в Волге, мы с Баталиным лежали на горячем песке Тольяттинского водохранилища и бездумно глядели в голубое июльское небо, на котором не было ни облачка.

Мы думали об одном и том же, потому что почти одновременно сказали:

— Да ведь этот поток — даже не капля в море, а еще меньше по сравнению с этим обилием воды.

И оба кивнули в сторону Волги.

— Хотя смотри, Аркаша, наверное, на берегах Камы, Оки и прочих малых рек, впадающих в главную реку страны, пара тысяч заводов расположена?

— Я думаю, даже больше, Олег Ефимович.

— И если бы на каждом заводе главным инженером был такой Израиль Маркович, сколько грязной воды не попало бы в Волгу?!

Мы посчитали, и оказалось, что около одного процента от водостока Волги.

— А это уже цифры заметные, Аркадий Самуилович. Так что великий человек все-таки Израиль Маркович! — резюмировал Баталин.

Честно говоря, тогда на меня эта установка не произвела серьезного впечатления, потому что проблема экологии была для меня непонятной, я ее не ощущал. То ли дело наш катализатор — позволил сэкономить пятьдесят тысяч гигакалорий тепла и около десяти тысяч тонн сырья в год.

Я понял, что такое экология, в 1981 году, когда на «Метеоре» плыл из Тольятти в Нижнекамск. Через двадцать минут после отправления чистая, прозрачная волжская вода превратилась в зеленый бульон неприятной консистенции. Как раз в этот момент мимо меня проходил капитан, и я с недоумением спросил:

— А что случилось с Волгой? Или мне это кажется?

— Так плотин понастроили и сбросили скорость течения воды, а эти, — он махнул рукой в сторону химических заводов Тольятти, — соревнуются между собой, кто больше нагадит в Волгу. Ты, часом, не из них?

— Да нет… — малодушно ответил я и постарался быстрее закончить разговор.

Практически всю дорогу до Нижнекамска я простоял на корме и с ужасом глядел на воду, по которой иногда проплывали солитеры. Так называли больную рыбу, плавающую брюхом вверх. Как не заболеть, если у тебя такая среда обитания?

Тогда я вспомнил жаркий июльский день 1973 года и счастливого Израиля Марковича, с гордостью рассказывающего о решении важной для завода и окружающей среды экологической проблемы. И понял, насколько он был прав в своем стремлении сделать окружающую среду чище. Уже после перестройки стало ясно, на сколько Израиль Маркович обогнал свое время: как мне кажется, лет на пятнадцать — двадцать.

Об экологических проблемах заговорили гораздо позднее, где-то во второй половине восьмидесятых годов, во время перестройки. Мне припомнился один трагический случай, произошедший, кажется, в 1988 году в городке под Ленинградом. Там находился небольшой завод, мучивший жителей газовыми выбросами. От содержащихся в воздухе вредных веществ больше всего страдали дети, а один мальчик умер из-за приступа астмы. Что завод опасен с точки зрения экологии, знали все: пресса уже была открыта для любой информации. Но никто ничего не предпринимал. Мне пришло в голову, что, если бы этим производством руководил такой человек, как Белгородский, вероятно, не произошло бы трагедии и мальчик остался бы жив. Ведь очистить газовые выбросы можно — были бы желание и деньги. Но история не терпит сослагательного наклонения.

Все одиннадцать часов путешествия из Тольятти в Нижнекамск я провел стоя у кормы и глядел на зеленую ряску, покрывшую великую реку. Я понял, что мой родной процесс получения изопрена с его плохими экологическими показателями раньше или позже будет остановлен, потому что возможности природы по переработке вредных веществ, образующихся в результате производственной деятельности человека, не безграничны. А еще я понял, что все мои изыскания по новым катализаторам для получения изопрена нужно прекратить, так как они могут лишь тактически немного улучшить процесс, но не стратегически изменить технологию.

Я хочу рассказать еще об одном качестве Израиля Марковича — о его трудоспособности. Когорта руководителей промышленности и науки в социалистические времена состояла в основном из очень трудолюбивых людей. Восьмичасовой рабочий день и пятидневная рабочая неделя были не про них. Я вспоминаю 1981 год, когда в Нижнекамске очень плохо работал изопреновый завод. Мне предложил встретиться и обсудить ситуацию главный инженер объединения Гаяз Замикович Сахапов, причем в субботу, в шестнадцать ноль-ноль, так как в это время он будет посвободнее. Мы проговорили, наверное, часа полтора, и вдруг в кабинет вошел легендарный человек — генеральный директор объединения, депутат, делегат, Герой Социалистического Труда и наш будущий министр Николай Васильевич Лемаев.

— Я сегодня домой пораньше пойду. — Было уже полшестого. — Я дочке с женой обещал не задерживаться. А вы чего обсуждаете, если не секрет? Изопреновый завод? Тогда я тоже посижу, послушаю, мне очень интересно.

И мы проговорили еще часа полтора. Я смотрел на лица командиров производства и не замечал на них и следа усталости. Но даже на фоне таких людей Израиль Маркович отличался уникальной трудоспособностью.

Недаром же он запустил четыре завода по производству каучука. А уж про количество внедренных им весьма весомых усовершенствований процесса я и не говорю. Как-то взялся считать, на ста восьми сбился и