В этот день на Марсовом поле, на Набережной Невы и на кораблях Балтийского флота в честь победы гремели залпы праздничного салюта. Ленинградцы ликовали и плакали от радости.

Время шло. На фронтах по-прежнему кипели сражения, но уже явно перевес склонялся в нашу сторону. Жизнь становилась немного светлее, хотя тяжесть потерь была велика.

Летом 1944 года нашей семье пришло разрешение на возвращение в Ленинград. Это постарался отец. Такие разрешения в тот период давались очень скупо. Ведь с момента полной ликвидации блокады прошло всего четыре-пять месяцев. Мы радостно начали собираться в путь.

В эвакуации мы прожили 27 месяцев и навсегда сохранили в своих сердцах и памяти эти гостеприимные места, внимание и заботу, которые получили от местных жителей. Тепло попрощавшись со всеми, мы на полуторке отправились на ту же станцию Шебалино.

Ехали по проселочной дороге, лесом. На середине дороги нас настиг ливень. Никаких зонтов или плащей у нас не было. Промокли насквозь. Приехали на станцию, а там оказалось, что поезд будет только на следующий день. Дело в том, что пассажирское движение тогда было сильно ограничено. Но у нас были так называемые литерные билеты, которые отец заблаговременно прислал нам. Зашли в зал ожидания. На этой маленькой станции он был мизерный, буфета или чего-то подобного не было. Вот так, мокрые и голодные, целые сутки мы сидели на скамейке и ждали своего поезда.

Наконец поезд пришел. Вагон был общий, полностью заполненный. Зато было тепло. Когда мы всем семейством втиснулись в вагон, кто-то воскликнул: к нам в гости детский дом. В вагоне нашему взору открылась живописная картина. Ехало много военных, большинство из которых возвращались на фронт после ранений или болезней. С верхних полок свешивались головы и обнаженные ноги пассажиров, которые успели занять эти лежачие места. Все пространство вагона плотно заставлено огромными сумками и мешками. С трудом протиснувшись между ними, мы пытались найти себе место. Началось, как всегда в таких случаях, препирательство. Проводница пыталась нам помочь. Но дело продвигалось очень трудно.

Только когда народ узнал, что мы блокадники и возвращаемся в Ленинград, отношение к нам заметно изменилось в лучшую сторону. Людям понравилось, что блокадники уже едут домой. В этом, видимо, увидели хороший знак на пути к победе. После этого дело пошло веселее. Постепенно мы устроились, правда, расположились по разным полкам и купе. Мама с дочкой и младшим Геной устроились на нижней полке. Я, Вова и Вася втроем расположились на верхней полке в другой части вагона.

Вскоре по русскому обычаю большинство пассажиров приступило к еде и выпивке. Каждый выкладывал на общий стол все, что имел. Преобладала деревенская снедь, но были и консервы, в том числе американская тушенка. Постепенно от общей трапезы кое-что начало перепадать и нам. Помню, один сержант дал нам по куску хлеба с вареным мясом. Кто-то угостил хлебом с медом. Ехали медленно, часто подолгу стояли на полустанках. Потом наступило полное веселье. То тут, то там были слышны раскаты смеха. Это рассказывали анекдоты. Начали петь песни. Пели преимущественно народные и фронтовые песни, но пели и советскую лирику. Постепенно выделились лучшие певцы. В середине вагона образовалась группа мужских и женских голосов, которые превзошли всех.

Но со временем веселье начало стихать. Кое-где затеяли игру в карты. Играли преимущественно в подкидного дурака и без денег. К вечеру началось чаепитие и беседы до глубокой ночи. Это была моя первая встреча с солдатами, которые опять возвращались на фронт. И тем интереснее было для меня все, что я от них услышал. Прохаживаясь по плохо освещенному вагону, я пристраивался то к одной, то к другой компании, где шел интересный для меня разговор. Один молодой солдат с увлечением рассказывал, как они боролись с немецким снайпером. Солдат был отличный рассказчик. Все слушали его, затаив дыхание. Немецкий снайпер, по словам солдата, был очень изобретателен. У него было несколько оборудованных позиций.

Засечь его было почти невозможно, поскольку из одного места он не стрелял. Стоило какому-либо нашему бойцу неосторожно на миг высунуться над бруствером окопа, как он тут же падал на дно с простреленной головой. Долго охотились за этим фашистом, но все впустую.

Наконец, в роту прислали нового снайпера-сибиряка, который, не шевелясь часами, лежал с биноклем, изучая повадки фашистского снайпера. Заставлял фашиста стрелять по макетам и обнаружил все его подготовленные позиции. Наконец, он подловил противника. Стоило тому на миг показаться в своем окопе, как прозвучал выстрел сибиряка. Больше фашистский снайпер бойцов роты не беспокоил.

От другого рассказчика я впервые услышал о немецком шестиствольном миномете, как его называли наши солдаты, «Ванюше». Все признавали, что он не так могущественен, как наша «Катюша», но лучше под его огонь не попадать.

Меня заинтересовал рассказ немолодого старшины о поведении на фронте солдат, призванных в армию из Средней Азии. Запомнилась такая деталь: когда в ходе боя кого-то из их земляков убивали или ранили, они, не обращая внимания на огонь, сбегались к нему и начинали причитать на своем языке, вероятно, молиться. Помню, что об этом говорили с ноткой снисхождения в тот смысле, что, мол, требовать от людей, плохо знающих русский язык и не совсем представляющих, во имя чего они находятся на фронте.

До глубокой ночи я слушал рассказы фронтовиков. Многое, конечно, забыл. Но хорошо помню, что у всех рассказчиков сквозила уверенность в грядущей победе. Над немцами стали иронизировать. Их обобщенно называли гансами или фрицами.

Утром проснулся от какого-то шума. Оказалось, пришел военный патруль проверять документы. Старшим патруля был пожилой капитан с очень строгим лицом. За ним три солдата с автоматами, с красными повязками на рукавах. Когда мама подала капитану документы, он вдруг засомневался, как можно возвращаться в Ленинград, когда враг еще на расстоянии 200 километров от города. Мама вдруг разволновалась и, чуть не плача, начала разъяснять ему ситуацию. Наконец, капитан нас оставил в покое и пошел дальше по вагону.

В середине вагона возник какой-то конфликт. Молодой солдат начал пререкаться с капитаном, даже кричать на него. Кончилось тем, что его вывели из вагона. Дальше ехали без особых происшествий.

Наконец, приехали. Всего несколько месяцев назад была сокрушена фашистская блокада и враг окончательно отброшен от стен Ленинграда. Покидали мы его заснеженным, пустынным, содрогающимся от взрывов тяжелых вражеских снарядов, и было очень интересно увидеть, какой он теперь, что в нем изменилось.

Первая новость – нам дали другую квартиру, в доме, расположенном недалеко от домика, где мы провели блокадные месяцы. Работали все системы обеспечения жизни города: водопровод, канализация, электричество. В городе действовал транспорт. Мы получили продовольственные карточки и начали жить.

Для меня до сих пор остается загадкой, почему отец решил так рано возвратить нас домой из эвакуации. Дело в том, что, проживая в интернате, мы особых хлопот родителям не приносили. Нас кормили, поили, одевали, мы учились в школе. Мама, конечно, была в худшем положении, но со временем тоже как-то приспособилась к обстановке. Вела огород, подрабатывала в колхозе. Ленинград же продолжал, по существу, оставаться на военном положении. Немцы были еще очень близко от него, всего в каких-то 150–200 километрах, а финны на Карельском перешейке находились вообще в нескольких десятках километров.