на улицу. И только когда осенний холодный ветер проникает под полы пальто, понимаю, что буквально до трусов мокрая от волнения. Меня охватывает ледяной озноб. Зубы выбивают чечетку. Я едва не роняю телефон, который достала, чтобы вызвать такси. Сначала переодеться. Потом опять адвокаты. И проклятый Сидельник, чтоб ему пусто было! На которого Димка, похоже, напрасно рассчитывал. А все потому, что я так и не нашла в себе сил рассказать, что его отец неожиданно воспылал ко мне страстью.

Ох уж эти мужики. Что с ними не так? Каждый раз все до основания рушат. Каждый гребаный раз. Как будто в них заложена программа уничтожения…

Такси останавливается у дома. Поднимаюсь к себе. Едва не спотыкаюсь о наши с Димкой чемоданы. Вот так противилась-противилась его переезду ко мне, а теперь бы все на свете отдала, чтобы он был здесь. Сползаю на пол. Судорожно дергаю молнию. Вытащив первую попавшуюся рубашку, зарываюсь в нее лицом. И вою. Плачем это не назовешь.

Сколько длится моя истерика – не знаю. Но в какой-то момент я вспоминаю, что просто не имею права вот так бездействовать. Что на счету, может быть, каждая секунда, что ему там гораздо хуже. Вскакиваю…

И опять не могу дозвониться. Ни до адвоката, ни до Сидельника.

Что я могу еще сделать? Ждать, что Гатоев одумается? Или все-таки действовать? Меня раздирают на части сомнения. Иду в душ в надежде, что вода смоет ненужные эмоции. Но, конечно, это обман. Из ванной я выхожу в таком же разобранном состоянии… Только и того, что чистая. И тут вдруг кто-то в дверь звонит. Я замираю. Замирает все: сердце, кровоток, дыхание… Как во сне, делаю шаг к двери. Открываю и, накрыв ладонью рот, опять начинаю плакать. Потому что вот он… Стоит. На пороге моего дома. Живой и, кажется, даже здоровый. Секунду стоит, а потом ко мне, конечно, бросается.

– Ну, ты чего? Ты чего, глупая! Перестань сейчас же душу рвать…

Я послушно трясу головой. Конечно, чего это я? Но только как тут успокоиться, а? Вот как? Нет-нет, совершенно не получается. Я в какой-то истерике принимаюсь шарить по его телу ладонями, взглядом…

– Он тебе что-нибудь сделал? Он как-то тебя обидел?

– Нет! Амалия, нет… Малыш… Ну, ты что? Перетерли как мужик с мужиком, попили чая и разошлись.

Я отстраняюсь, заглядываю в любимые глаза. И ни на секунду ему не верю. Несмотря на то, что сквозь слезы ни черта не могу разглядеть. Мне надо удостовериться! Я поэтому начинаю стаскивать с него одежду. А этот дурак смеется!

– Эй! Солнышко, я польщен, но мне бы лучше сначала в душ мотнуться…

– Тщ-щ-щ!

– Амалька, ну правда. Я воняю, как горный козел. Малыш…

Он не воняет. По крайней мере, я ничего подобного не ощущаю. У кислорода вообще есть запах? Не думаю. А он – мой кислород. Безупречную кожу уродуют синяки. Я несмело касаюсь их пальцами, я рыдаю, я опускаюсь на колени и целую каждую, блин, отметину.

– Ну, перестань, а? – беспомощно просит Димка.

– Что они с тобой сделали, а? Вот что?

– Да ничего. У меня просто сосуды близко к поверхности расположены. В детстве вообще как леопард ходил весь в фингалах. Подумаешь. Ащ-щ-щ…

– Больно?

– Ага. Южнее просто пипец как болит. Но я сначала все же помоюсь… А-а-амалия. – стонет, откинувшись головой на стену.

Мне категорически мешают разбросанные по полу чемоданы. И рыдания, что после короткой паузы опять начинают сотрясать грудь. Никогда до этого я не знала, что могу вырабатывать слезы в таких количествах. Просто какой-то ужас.

Димка сползает ко мне на пол. Мы переплетаемся с ним руками, ногами, чувствами…

– Как тебе среда?

– Смотря для чего.

– Для того чтобы расписаться.

– По-моему, чудесный день, – улыбается он, затаскивая меня к себе на колени.

– А в четверг поедем в больницу. Я согласна пройти через ЭКО, если ты не передумал.

– Нет, конечно!

– И самое главное…

– М-м-м?

– Я тебя люблю. Так люблю, Дим, ты себе даже не представляешь.

Его руки сжимаются вокруг моего тела сильней. Но даже это выходит у него… осторожно. Будто он боится мне навредить.

– Очень-очень люблю. Бесконечно. Я не знаю, что со мной будет, если ты однажды уйдешь.

– Этого никогда не случится, – убежденно говорит он.

– Дай бог. Потому что ты даже не представляешь, на что я способна. Я и сама не представляла. А сегодня примчалась к Гатоеву и… Думала, глотку ему перегрызу.

Димка не говорит «не надо было», не кричит, дескать, я бы сам справился. Мы вообще не тратим на это время. Просто наслаждаемся возможностью касаться друг друга, дышать одним на двоих воздухом... Пусть вот так, в холле, посреди разбросанных чемоданов. Один из которых открыт.

– Она будет на тебя похожа…

– Златка?

– Угу. Прямо перед глазами у меня стоит…

– Тогда пусти меня в душ, и пойдем уж скорей ее делать.

Влажно смеюсь. Отголоски истерики клубком змей шевелятся в животе. Кажется, этот страх теперь навсегда со мной.

– Знаешь ведь, что не получится.

– Не сбивай настрой! – смеется.

– А я думала, что сама по себе являюсь отличной мотивацией, – деланно кривлю губы, а сама вся сжимаюсь внутри в ожидании его реакции.

– Да сто пудов, малышка. Я на тебя только гляну, и все… Хоть гвозди забивай.

– Твоей балдой можно попробовать.

– Эй! – хохочет рыжий. – Я, конечно, для тебя готов на все, но это как-то негуманно, не находишь?

– Нахожу. Не будем, уговорил.

– Найдем ему лучшее применение.

– Однозначно. У меня даже несколько идей есть…

Наши взгляды с Димкой встречаются. А потом он резко вскакивает прямо со мной. Форма у моего рыжика просто отпадная, мне до такой еще приседать и приседать…

– Запомни их, чтобы воплотить в жизнь, когда я вернусь из душа.

Эпилог

И снова аэропорт. Я немного волнуюсь. Потому что впервые после родов куда-то лечу. В смысле, не куда-то. А на один из крупнейших в мире авиасалонов. Впереди куча работы, а я все никак не могу отделаться от мысли, что тупо с ней не справлюсь. За время беременности я, надо признать, неслабо так отупела. Вот только осознала я этот прискорбный факт далеко не сразу. Работала себе