Теперь я знаю, что все в жизни взаимосвязано: люди, с которыми мы встретились на жизненном пути, посланы космосом не просто так. Столкнувшись, мы разлетаемся по новым траекториям, на них пересекаемся с другими людьми — и так до бесконечности. Возможно, в этом есть некое высшее предназначение. Пока же мне кажется, что кто-то одинокий, сидящий на подоконнике, стремясь вырваться за рамки, просто придумывает нам судьбы. Он скучает, верит и ждет, а в небе над ним все горит и горит теплое мимолетное Солнце.

* * *

А теперь вкратце о неудачах.

Всю зиму мне было плохо. Плохо было и в начале весны. Беспросветная тоска залезла под ребра и поселилась в груди, пустила метастазы в органы, душу, чувства и мысли.

Парень с бездонными зелеными глазами и прекрасной улыбкой, который совсем недавно был рядом и вдруг стал недосягаемым, не выходил из головы двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, каждую секунду, каждый миг. Все казалось бесцветным, водянистым, безвкусным, ненужным, докучливым, уродливым, жалким… И правильность так и не пришла: люди не вещи, не кошельки с деньгами — жаль, что я не подумала об этом раньше.

Жутким вечером, под шепот и шорох мартовского дождя, мне открылась обжигающая истина: еще немного — и я не выберусь. Поодиночке мы слабы и разрознены; то, что легко удается паре людей, зачастую не под силу одному. Меня понесло на улицу — холодный дождь хлестал по лицу, пуховик насквозь промок, в ботинках хлюпало.

Не знаю, где Че брал краски — мне удалось купить лишь баллончик черной автоэмали в магазине запчастей. Не чувствуя себя, я бродила по проступившим поверх льда лужам и оставляла на грозных молчаливых стенах родного города свой след — корявые черные солнышки и пацифики, доказательства того, что я есть. Вандализм — то, что доктор прописал, если жизнь превратилась в отстой. Странное занятие действительно принесло облегчение — хмурые прохожие равнодушно проходили мимо моих художеств, дождь размывал унылые пейзажи, я, опустошенная и почти счастливая, все пять остановок от исторической части пешком шла домой. Пока не встала как вкопанная — на одном из административных зданий возле моего сиротливого солнышка ярким пятном на кирпичной кладке сияла пылающая звезда, и темная надпись под ней провозглашала: «Пусть всегда будет Солнце!». И запах свежей токсичной краски витал в сыром воздухе.

Я вернулась с высокой температурой, еще несколько мучительных дней металась в горячке, и мама приносила мне ужасный недосоленный суп, сваренный дядей Пашей.

Знаю, у той стены я всего лишь бредила, зрение и обоняние сыграли со мной злую шутку, явив поразительно реальную галлюцинацию того, чего нет. И больше не будет.

Противный суп все же оказался чудодейственным — полное выздоровление наступило аккурат к пятому апреля, ко дню рождения, к нынешнему дню.

Сегодня мне семнадцать. Знаменательная дата, в честь нее я и подвожу промежуточные итоги своей короткой жизни.

* * *

Надавив плечом на массивные коричневые двери, выхожу из лицея — ослепительные блики и городской шум, помноженный на звенящие крики синичек, потоком восторга уносит безрадостные думы.

— Ну что, Горе, куда твой парень-то делся? — через кашель и горький запах сигарет прорываются издевательские голоса одногруппниц. — Присмотрел кого получше, а тебя послал?

Взрыв хохота растворяется в хриплых криках ворон. Привычно игнорирую и спускаюсь к воротам.

Разлившееся над головой апрельское небо отличается от мартовского глубоким, прозрачным оттенком болезненной для глаз синевы, новорожденным, но уже окрепшим солнцем, кисельными берегами кипенно-белых облаков, запахом талого снега. Можно не спешить — встреча с клиенткой через час, и я прогулочным шагом иду по проталинам и местами высохшему асфальту. Ветер развевает длинные ведьминские волосы и полы расстегнутой ветровки, пытается выхватить из рук кейс с парикмахерскими принадлежностями, будто желая сегодня оставить меня не у дел.

Я намеренно удлиняю путь, делаю крюк и, любуясь ласковым, словно ребенок, весенним днем, живу, дышу, подбираю новые рифмы.

Взбираюсь по лестнице на смотровую площадку Кошатника, и ослабленные болезнью ноги не держат меня — падаю грудью на ограждение и разглядываю плывущие по сиреневой разбухшей вене реки корабли льдин, черные комья грачей в сетке блестящих маслянистых веток парковых тополей, коробки новых микрорайонов. Любимый город, надеюсь, у нас все взаимно и мы будем вместе с тобой всегда!

В этот час в Кошатнике никого нет — обеденный перерыв еще не начался, работники близлежащих офисов, студенты и школьники страдают в душных кабинетах, аудиториях и классах — только одинокий парень, точно так же застывший над панорамой, кажется знакомым.

Знакомым настолько, что становится дурно.

Опираюсь на локти, покачнувшись, выпрямляюсь и разглядываю призрака — если протяну руку, он исчезнет.

Парень оборачивается и застывает. В его ярких зеленых глазах вспыхивает и тут же гаснет прошлое, на лице появляется посторонняя дежурная улыбка.

— Таня? Привет! — От этого голоса дрожат руки, коленки, душа, трепещет сердце.

— Ты… здесь? — шепчу я, и он улыбается еще шире и холоднее:

— Ага.

— И давно?

— Ну, лет девятнадцать… — Че пожимает плечами. Он не пытается приблизиться хотя бы на шаг, не пытается поддержать разговор, и я только теперь понимаю, как же больно было Ви на этом месте в морозный предновогодний вечер.

Он не уехал и всегда был тут, но не искал встреч. Все предельно очевидно — он выбрал не меня.

— О… — отвечаю или просто с шумом хватаю воздух ртом.

— Меня взяли диджеем на радио «Альтернатива». Здесь, у нас. Я теперь просто Артем Черников. Как и раньше, халтурю в газетах и на разных мероприятиях, так что жизнь бьет ключом! Смысл куда-то уезжать? У меня же тут братья. А как твои дела?

Че подчеркнуто вежлив — профессиональная привычка. Он в метре от меня, но еще никогда с момента нашего знакомства не был настолько далек. Все, что было между нами, давно стало сном.

Тоже улыбаюсь и вру:

— Хорошо! У меня все замечательно, просто отлично! Но… где ты сейчас живешь?

— С друзьями в складчину сняли хату.

— У тебя же нет друзей! — Тут же прикусываю язык — напомнив, что слишком многое о нем знаю, я нарушаю правила игры, но Че лишь кивает:

— Есть.

— Новые?! — Иду на поводу у любопытства и не могу промолчать.

— Старые… — Теперь Че улыбается загадочно, кажется, взгляд стал мягче. Заливаясь душным румянцем, я переминаюсь с ноги на ногу — маневр позволяет на пару сантиметров сократить расстояние между нами.

— Как? Ты помирился с…

— Толстый и другие товарищи организовали при универе «школу выживания» — учат детей альпинизму. Не хватало инструкторов… Меня позвали, и я пошел.