Раузер вскинул руки.

– У тебя найдется что-нибудь в холодильнике? Я умираю от голода.

Доббс последовал за Раузером на кухню.

– Кстати, хорошая идея. Я тоже проголодался.

Он закатал рукава рубашки. Мы с Раузером тем временем рылись в холодильнике.

– Кстати, о письме, которое ты получила, – продолжил Джейкоб. – Мне не нравится, что тебя втягивают обратно.

Еще бы. Кто бы сомневался.

– И я хотел бы знать, – продолжал Доббс с еле заметной улыбочкой, – почему этот преступник пытался связаться с тобой. Просто потому, что ты доступна и вовлечена в расследование и, следовательно, представляешь собой легкую добычу? Или же ты давала ему какие-то поводы? После того как тебя уволили, ты наверняка чувствовала себя… выставленной за дверь. – Он помолчал, а затем добавил: – В очередной раз.

– Поводы?

– Ты больше не общалась с убийцей? Никаких писем до этого электронного письма, которое ты якобы получила от него?

– Это смешно, и ты это знаешь. – Неожиданно я разозлилась. Шлепнула на хлеб сыр и лист салата, выдавила горчицу и бесцеремонно шлепнула все это на тарелку перед Доббсом.

– Он отправил в больницу розы, – добавил Раузер и рассказал, какой была открытка.

– Через флориста? – уточнил Джейкоб.

Раузер кивнул.

– Флорист, когда они открылись вчера утром, нашел конверт с письменными инструкциями и наличными. И доставил розы. Конверт у нас, но он чистый.

Доббс вновь переключил внимание на меня:

– Розы тоже? Электронное письмо, регулировка шины, а теперь и розы… Очаровательно. Что еще ты хотела бы нам рассказать? Ты ведь не решила бы ставить нам палки в колеса, не так ли?

– А теперь, черт возьми, подожди хотя бы минутку. – Раузер выдвинул стул и сел напротив Доббса. – Кей никому не ставит палки в колеса. Она не просила об этом. Она здесь жертва.

Улыбка Доббса сделалась еще тоньше.

Я ударила ладонью по столу. Сэндвич Доббса подпрыгнул на тарелке. Раузер посмотрел на меня так, словно я ударила его.

– Я не жертва.

– Ну-ну, только посмотрите на это… Любовная ссора? – В глазах Доббса был счастливый блеск конфронтации. Он всегда умел посмотреть на меня так, что от его взгляда мне хотелось провалиться сквозь землю или хотя бы втянуть голову в плечи. Его глаза, его слова, его истории, его руки… Я провела в Бюро немало времени, уворачиваясь от всего этого.

Раузер уже был на ногах.

– Ты на что намекаешь, Доббс? – спросил он, сжимая кулак.

– Стоп, стоп, стоп! – воскликнула я и подняла руки. – Немедленно успокойтесь. Раузер, сядь, пожалуйста. Давайте отдохнем минутку, ладно?

Раузер схватил со стола свой сэндвич и, насупив брови, откинулся на спинку стула. Я посмотрела на Доббса.

– Я бы никогда намеренно не вступила в какое-либо общение с подозреваемым вне рамок расследования. Никогда. Это было бы неправильно, неэтично, непрофессионально, глупо и крайне опасно.

А затем, в попытке сохранить мир, я сказала ему, что поняла, что он тот, кто должен вести это дело. Что он это заслужил, он это заслуживал, он был едва ли не самым достойным чуваком во всем мире. Я умолкла, чуть не облизав его с головы до ног. Раузер слегка застонал и запихнул в рот пригоршню залежавшихся чипсов «Принглз». Я подошла к холодильнику, сняла с тарелки с пирожными полиэтиленовую пленку и сунула их в знак мира Джейкобу Доббсу.

Тот пару секунд скептически смотрел на меня, но затем острые черты его лица смягчились. Затем, сложив ладони домиком и слегка опершись подбородком на кончики пальцев – что было призвано показать глубину его задумчивости, – этот корыстный маленький ублюдок сказал:

– Тогда давай сложим оружие, хорошо? Что скажешь? – Он взял пирожное и откусил. – Ты дашь мне свои записи, чтобы мы смогли провести мозговой штурм?

Я знала его стиль. Доббс поставит себе в заслугу все, что я ему передала. И, конечно же, мне придется передать ему все, что я только могла, чтобы помочь делу, Раузеру и жертвам, в том числе потенциальным.

– Совершенно верно, – согласилась я и положила на его тарелку рядом с сэндвичем еще одно пирожное.

У Раузера было кислое лицо. Мы ели молча. В конце концов Доббс добил свой сэндвич, умял четыре пирожных, встал, вежливо извинился и ушел в туалет, а я тем временем пыталась разобраться с эспрессо-машиной Нила.

Затем мы втроем – Раузер, Доббс и я – перешли с кофе в основную зону. Джейкоб зевнул и закинул ноги на пуф.

– Нагнетание ярости, – произнес он, сопроводив свои слова одним из этих таинственных «хм» – звук, который в совершенстве освоили врачи и механики. Он читал вслух предварительный профиль и характеристику жертв, которые я закончила в больнице, а затем по возвращении домой распечатала, как если б он оценивал мою работу. Я не возражала. Если ваша работа не выдерживает рецензирования, ее не должно быть вообще, и сколь эгоистичным и ленивым ни был Доббс сейчас, когда-то он являлся непревзойденным криминалистом, кем я восхищалась и кому даже доверяла. Интересно, когда он перестал искать в деле правду, в любом деле и любую правду? Когда слава стала важнейшим фактором в его работе? Что изменило его?

– Ты вообще не считаешь это возмездием? – спросил он, поднимая на меня глаза.

Раузер подался вперед.

– Типа, кто-то сделал мне больно и поэтому я срываюсь на тебе, потому что ты напоминаешь мне о них?

– Совершенно верно, – ответил Доббс.

– Мы видим множество ножевых ран. Мы на протяжении длительного периода наблюдаем нападения, – сказала я. – Вряд ли это возмездие в чистом виде. Скорее, потребность насладиться мучениями жертвы.

Доббс снова хмыкнул.

– Возможно, садистские наклонности проявляются уже на месте. Но само количество свидетельств ярости предполагает, что это нечто личное. Учитывая связь, установленную между вашими жертвами, логично предположить, что убийца происходил из семьи, участвовавшей в подобных судебных процессах в той или иной роли – истца или ответчика, матери или отца, братьев и сестер, возможно, неким образом затронутых неблагоприятным решением. Это – прямо или косвенно – вырвало что-то из жизни преступника.

Доббс посмотрел на Раузера.

– Это одна из вещей, которые вы увидите в прошлом подозреваемого. Разумеется, если у вас будет подозреваемый. Наряду с другими характеристиками, которые уже перечислила доктор Стрит, – такими как мобильность профессии, зрелый возраст, единственный ребенок, пожертвования детским организациям и так далее.

– Первая и две последние жертвы вызвали у преступника какую-то эмоциональную реакцию, – указала я. – Энн Чемберс, первая известная нам жертва, подверглась гораздо большей жестокости, нежели все остальные, до последней, Лабрека. Что послужило триггером? Мы знаем, что дело не в каком-то гражданском иске. У Лабрека в