для дроу скорейшей кары. Лицо Мельхиора покраснело, брови сошлись на переносице. Он грозно глянул на Терция и спросил:

— И что вы можете сказать в свое оправдание?

— О, Ваше Высочество, много чего, — ответил он. — Боюсь только, что яд, которым опоил меня господин жрец, прикончит меня раньше, чем я закончу выступать в свою защиту.

Присяжные ахнули, Физалис ниже склонил голову, темные эльфы не шевельнули и бровью. Осталось только уповать, что они исполнили его инструкции со скрупулезной точностью.

Кальдерон ничего не ответил. Только слегка усмехнулся, изменив маске оскорбленной благочестивости. Терций смотрел на него и видел гниль. Там, под сияющей белой мантией, прячется немощное старческое тело, и этому телу недолго осталось жить на этой земле, но даже на краю могилы оно продолжало висеть на непропорционально огромном куске мяса под названием власть.

— Господину Кальдерону не привыкать травить людей. Он в этом деле мастер. Там, где не справляется алхимия, вступают отравляющие разум речи… Но на время забудем об этом. Я хочу, чтобы внесли орудие убийства.

Ноквулил лежал на серой бархатной подушке. Терций вспомнил, как они с Иззе добыли его, и снова стало тоскливо.

— Обвинитель прав, Клаудио Саурес был убит ноквулилом, ритуальным кинжалом дроу. Вот этим. Но это необычный кинжал. Я вызываю первого свидетеля. Работника музея темных эльфов.

Бенито Кальдерон глянул на принца, мол, останови этот балаган, но принц ничего не сделал.

На помост взошел сухонький старичок.

— Кто вы? — спросил Мельхиор.

— Меня зовут Мардокео Даурте, Ваше Высочество, — прошамкал старичок. — Я всю свою жизнь работаю в музее дроу кафедры дроуведения колледжа святой Приски.

— Вы знакомы с господином Веласко?

— О да. Он преподавал в колледже. Очень хорошо знает повадки дроу.

Принц кивнул, потом посмотрел на Терция:

— Зачем вы пригласили его?

— Затем, что господин Даурте, несомненно, узнает этот ноквулил. Посмотрите, пожалуйста, внимательно.

Даурте ахнул:

— Да, я узнаю. Этот ноквулил нам подарило посольство. Но недавно он исчез.

— Что-то еще пропало?

— Да. несколько наших переводов религиозных ритуалов темных эльфов.

— Спасибо, господин Даурте. — Веласко поклонился старику, а затем обратился к принцу. — Это нож был выкован темными эльфами, а затем принесен в дар. Дроу не было нужды идти на такие ухищрения.

— Протестую! — воскликнул Кальдерон. — Даже если этот нож из музея, эльфы могли похитить его, чтобы отвести от себя подозрения!

— Могли. Но скажите, пожалуйста, почему вы обратились за помощью именно ко мне, а не к господину Даурте или любому другому ученому колледжа святой Приски. Там ведь целая кафедра дроуведения.

— Потому что вы считаетесь лучшим!

— Это ложь. Меня выбрали, потому что я уязвим. Вы надеялись, что я легко смогу закрыть глаза на любую несправедливость, лишь бы вернуться в Онте и снова начать преподавать.

— Я считал вас лучшим, — с нажимом повторил Кальдерон. — Но видит Великий Ткач, я ошибся. Вы принесли только больше вреда городу.

— Хватит! — нетерпеливо воскликнул Мельхиор. — Прекратите словесное фехтование! Я слышу только голословные обвинения. Веласко, вы можете предоставить в свою защиту более весомые доказательства?

— Да. Я прошу внести тело убийцы Сауреса.

Труп Рамона уже начал источать неприятный запах. Присяжные поспешили зажать носы. Удивительно, как смерть равняет всех: людей, животных, эльфов, иста. Даже гомункулы разлагаются, как король или крестьянин.

— Это убийца Клаудио Сауреса, Галеасо Масиаса, Яззара из Васбасте и многих других. И многие в этом зале могут узнать в нем одного из послушников и помощников Бенито Кальдерона.

Мельхиор смотрел на труп во все глаза. Разумеется, он узнал.

— Это ужасно… — прошептал Бенито Кальдерон. — Рамон… Мой милый мальчик… За что вы убили его?!

Прямо-таки отец, сокрушающийся над телом любимого сына. Терций сжал кулаки, до скрежета сцепил зубы — только слабость тела и страх не дожить до конца слушания мешала ему кинуться сейчас на Кальдерона и набить это лживое лицо.

— Ваша игра не сработает. Рамона видели и в соборе, и на площади, когда он пытался убить нас. Бедный мальчик. Он был произведением искусства. Более того — он был живым существом с бессмертною душой.

— Это ересь! — воскликнул Кальдерон. — У него не было… — Тут он осекся, поняв, что сказал лишнего.

— Да, верно. Он был гомункулом. Гомункулом, которого сделали слишком похожим на человека, хоть это и запрещено нашими законами.

Люди в ужасе начали перешептываться. Да, сколько раз они видели этого Рамона под сводами церкви: там, где ему, лишенному души и судьбы, не место рядом с людьми.

— Он приходил в музей! — воскликнул Даурте. — Незадолго до пропажи ножа. Рамон, точно! Он пришел в белой одежде послушника. Такие хорошие манеры, такое благочестивое лицо. Кто бы мог подумать… Кхм!

Терций выждал паузу, пока присяжные нашепчутся между собой. Слишком уж сильна была боль в животе. Словно Рамон восстал из мертвых и режет ему кишки затупленным ноквулилом. Терций продолжил:

— Остается открыт вопрос, зачем же вам, господин Кальдерон, понадобился такой гомункул. Но я отвечу на него — вам нужен был беспрекословно подчиняющийся слуга, который, однако, не станет привлекать к себе внимание.

— Это возмутительно! — воскликнул Кальдерон. — Как бы то ни было, нет ни единого доказательства, что именно он убил Клаудио Сауреса и инсценировал ритуал. Разве он признал вину или был пойман с поличным? Разве кто-то видел убийцу?

— Видел. Прошу привести второго свидетеля — слугу господина Клаудио Сауреса — Винченте.

Присяжные зароптали, когда в зал ввели совсем еще мелкого мальчишку. Тот еще не до конца оправился от ожогов, но выглядел очень бойко.

Мальчишка пересказал, все что видел тогда в Лилеоне. Затем настала пора Дамасо Ортиса. Тот поведал о том, как попал в монастырь.

— Кто будет верить словам ребенка, которому что-то привиделось в темноте? — усмехнулся Кальдерон. — Или безумца, который ищет скрытый смысл в тенях? Я вижу только попытки очернить мое имя. Ни одно из доказательств не было достаточно веским…

— Кроме гомункула, — сказал вдруг принц. — Вы нарушили закон. Вы скрывали его. Вы носили при себе смертоносное оружие и молчали. Даже рядом