– Да, а ты?

– Никогда.

В отличие от предыдущих вопросов этот, по мнению Кейт, явнотребовал уточнения, потому что она вскинула брови и вопросительно уставилась нанего.

– Я был женат три года на Анастасии, дочери Ставроса, –добавил Митчел, чтобы удовлетворить Кейт.

Но она явно не удовлетворилась. Перевернувшись на бок, лицомк нему, Кейт прижала палец к его сомкнутым губам.

– Если я умру от любопытства в этой постели, – предостереглаона, – тебе долго придется объясняться с управляющим отелем.

Митчел попытался сделать зверское лицо, но локон мягкихволос щекотал его висок, палец касался губ, а против улыбки невозможно былоустоять.

– Анастасия была самым младшим ребенком Ставроса иединственной дочерью, – сдался он. – Отец держал ее в строгости и не выпускализ виду, задавшись целью не давать ей ни цента собственных денег.

– А мне казалось, что наследницы греческих миллиардеров вечнопускаются во все тяжкие.

– Ставрос тоже так считал, – сухо подтвердил Митчел. – Ктому времени как ей исполнился двадцать один год, бедняга так отчаянно мечталао свободе, чтобы наконец познать жизнь, что зрелище представлялось мне довольножалким. Замужество было единственным способом побега из рабства. Но Ставрос неподпускал к ней мужчин, если не считать тех, кто представлялся ему достойнойпартией и кого Анастасия искренне ненавидела. Мы знали и понимали друг друга сдетства. Она мне нравилась, я ей тоже. Поэтому мы заключили сделку. Поженились,и я позволил познавать жизнь, как ей заблагорассудится.

– И что же пошло наперекосяк? – спросила Кейт, не сводя снего глаз.

– Анастасия решила, что ей позарез нужно испытать еще однугрань жизненного опыта, чего я не мог допустить. Именно ту, от которой онасогласилась отказаться до того, как мы обвенчались.

– И какую же именно?

– Материнство.

– Ты развелся потому, что она хотела иметь от тебя детей?

– Нет. Позволил ей развестись со мной, – отчеканил Митчелтаким тоном, что Кейт сразу поняла: тема закрыта.

Она опустила глаза, гадая, можно ли попытаться вытянуть изнего побольше информации, но решила, что вряд ли это удастся. Не стоит ещебольше портить их общее настроение. Посчитав, что лучше всего будет задатькакой-то нейтральный вопрос, она обвела пальцем крошечный шрам на его правойруке:

– Откуда он у тебя?

Как только Митчел понял, о чем она, его тон мгновенносмягчился.

– В пятнадцать лет я наткнулся на рапиру.

– Знаешь, я как-то сразу так и подумала.

Синие глаза потеплели, и в уголках губ притаилась улыбка.Лениво подняв руку, он коснулся большим пальцем ямочки на ее подбородке:

– Откуда у тебя такая милая маленькая ямочка?

– В тринадцать я наткнулась на почтовый ящик.

Митчел засмеялся, решив, что она шутит, и стал целовать ееподбородок, но Кейт вырвалась и покачала головой:

– Я вполне серьезно.

Митчел отстранился и удивленно поднял брови:

– Да как это у тебя получилось, черт возьми?

– За несколько дней до того, как мне исполнялосьчетырнадцать, я решила тайком отправиться в Кливленд, чтобы повидаться кое скем, кого не видела очень давно. Я убедила знакомого, пятнадцатилетнегомальчишку, подвезти меня. Утром Тревис позаимствовал у брата машину, в обед мысбежали из школы и отправились в путь. Проехав три мили, Тревис потерялуправление, машина перескочила через обочину и врезалась в почтовый ящик. Яударилась подбородком о приборную доску.

– Разве пятнадцатилетним подросткам позволено водить машину?

– Официально – нет. Это и стало одной из причин, по которойнас арестовали, когда полиция прибыла на место действия.

– А другие причины?

– Управление краденой машиной, владение марихуаной, прогул иуничтожение государственной собственности.

Митчел задохнулся от смеха.

– Это был незаконный арест, – запротестовала Кейт,приподнимаясь на локтях, и Митчел вновь зашелся от смеха. – Так оно и было!Тревис просто забыл сказать брату, что берет машину, поэтому тот заявил обугоне. И марихуана принадлежала вовсе не нам, а ему!

– Мой образ девушки из хора, кажется, претерпеваетрадикальные изменения!

– Таковы были события моей бурной молодости. Но, так илииначе, в тот день им настал конец.

– Почему?

– Меня пришлось везти в больницу и накладывать швы наподбородок. Врачи, естественно, позвонили отцу. Он был так напуган и зол, чтоорал на меня всю дорогу до ресторана. А когда мы все-таки добрались туда,отослал меня наверх и заявил, что отмерил мне два месяца домашнего ареста.Добавил, что отменит вечеринку в честь моего дня рождения, а когда успокоится исможет думать связно, придумает мне новое наказание. Потом он влетел в свойкабинет и так грохнул дверью, что она опять открылась.

– Бедная маленькая озорница, – поддразнил Митчел, сновалаская ямочку на подбородке. – Под арестом целых два месяца!

– Да я не собиралась сидеть дома и два часа. Так взбесилась,что он посмел меня наказать, да еще и кричал как оглашенный, когда мне толькочто наложили швы! Посидела наверху несколько минут и прокралась вниз,намереваясь отсидеться у подруги. А когда шла на цыпочках к черному ходу, изего кабинета донесся звук, приковавший меня к месту.

– Что это было?

– Всхлип. Я видела его отражение в стенном зеркале напротивего кабинета. Он сидел за письменным столом, закрыв лицо руками, и горькоплакал. Понимаешь, отец был таким сильным, несгибаемым человеком, что мне вголову не приходило, что он способен плакать. Это был самый ужасный момент вмоей жизни.

– И что же ты сделала?

– Пробралась наверх и два месяца сидела дома. Больше я ниразу не пропустила школу и старалась держаться подальше от неприятностей, покрайней мере, больших. С этого дня я покончила с подобными вещами.

Митчел помолчал, размышляя над тем, что она сказала, пытаясьпредставить объемную картину ее жизни. Но до вчерашнего дня он не общался слюдьми ее круга.

– Ты ни разу не упомянула о матери, – сказал он наконец.

Кейт покачала головой: