Он махнул рукой.

Мол, понимаю.

Разлил на троих.

Выпили.

Зажевали хлебом с салом.

Хорошо пошла!

Это была настоящая водка. Чистейшая и крепчайшая. Градусов эдак под пятьдесят.

Давно такой не пил.

– Раньше это, что мы сейчас едим, называлось «тормозок», – вздыхает Никита. – Когда шахтеры уходили в забой, женщины давали им с собой еду. Заворачивали в чистую тряпицу от угольной пыли…

Мы помолчали.

В голосе Никиты тяжело звенела безысходная, глухая тоска.

И я его прекрасно понимаю.

Просто сам очень хорошо помню времена, когда перед поездкой в университет мама каждый раз совала мне в рюкзачок с учебниками и конспектами сверток с заботливо подготовленными бутербродами.

А иногда и с домашними котлетами из свинины и говядины с хлебом и чесноком…

…Я протянул ему сигарету и только сейчас заметил, насколько груба и мозолиста его ладонь.

Даже пальцы плохо гнулись.

Всю пачку измял, пока сигарету вытащил.

– Ты не обижайся, Егор. Тебя ведь Егором кличут?

Я кивнул.

Мы еще немного помолчали:

– Знаешь, я ведь тоже родился здесь. Как и Максимка.

– ?

– Ну, тот, который…

Я понял:

– Кстати, как он?

– Хреново. Лежит. Бредит. У него там – полная яичница. Специально постарался?

Я опять кивнул.

– Значит, правда, – вздыхает. – Ты мог его убить, мог просто выключить. Решил – покалечить. Мне Матвей потом рассказал, что вы вытворяли под Назранью. Зачем?

– Так было надо.

Он потянулся за второй сигаретой, кивнул в сторону Красотули:

– Любишь ее, выходит?

Ну, здрасьте…

Я и ей-то еще об этом не сказал.

– Выходит, люблю…

– Все равно зря, – он взял флягу, разлил. – Давайте выпьем, что ли. Помянем душу грешную…

Я накрыл стакан рукой:

– Он не должен умереть.

– Должен. И помрет.

– Почему?

– Потому. Его уже исключили из стачкома.

– За что?

– Был не прав. Обычай нарушил. Над гостем глумился. Кайло опозорил. Да мало ли. Так Земля показала…

Не дожидаясь нас с Машей, Никита хлопнул не чокаясь.

Закусил.

Мы медлили.

Было странно пить за упокой души еще живого человека.

– И что теперь?

Никита пожал плечами:

– Кто ж его знает. Вылечим. Потом уйдет. Для нас он все равно что мертвый.

– Странные вы люди.

– Какие есть.

Мы выпили.

Помолчали.

– Ты только за этим пришел?

– Нет.

– Зачем?

– Завтра на стачком пойдете. Ты и этот… полковник. Просьба к вам есть.

– Какая?

Молчит.

Думает.

– Дай-ка еще сигаретку. Вкусные они у тебя. У нас таких нет…

– Так какая просьба?

– Просьба-то? Просьба такая, что уходить мы отсюда хотим. Но не все…

Вот это дела, думаю…

– Куда и зачем?

– Ну, зачем – понятно, – опять вздыхает. – Скучно тут. И народу много, а порода – бедная. Пока сверху металлолом таскаем, так ведь закончится когда-нибудь. А вот куда…

Теперь уже оба молчим.

Я, кажется, начинаю потихоньку догадываться.

– Давай-ка еще выпьем.

– Давай…

Ну, отчего бы и вправду не выпить?

К тому же водочка и впрямь – высший сорт.

Разлили.

Чокнулись.

– Хотим к Князю проситься, – решается, наконец. – Под его руку. Пусть в горы свои пустит. Они ему… вам все одно без надобности. А там, говорят, пещеры есть. И руда богатая. Торговать будем, плавить…

Так.

Ну, вот и все встало на свои места.

Вот что вам, ребята, от меня надо.

Давно, видно, задумывали.

А тут – такая удача.

В моем лице, так сказать…

…Только есть два «но», думаю, парни.

Первое – станет ли меня слушать папаша.

И второе: ты ведь, брат, что-то не договариваешь?!

Последний вопрос я повторил вслух.

Никита смешался:

– Ну… Есть немного. Старики не все «за». Говорят, что мы, молодые, воду мутим. Хорошо еще, что нас сам председатель поддерживает. А так – могли бы и в штольне завалить, делов-то…

– Председатель – это тот дед, что с тобой на трибуне стоял? – интересуюсь. – Ну, такой импозантный. С белой бородищей ниже пояса.

– Он.

– Умный дедуля…

Никита только фыркает.

Потом смотрит на меня, как на ненормального.

– Да ты что! Какой он тебе дедуля! В завал попал, трое суток откапывался. Вот и поседел…

Ну и что, думаю.

Мне бы его заботы…

– Лет-то ему сколько? – спрашиваю.

– Лет-то? – чешет массивный затылок. – Да столько же, сколько и мне. Шестьдесят скоро будет…

Не понял…

– ?!

– Что фыркаешь-то?

– Да тебе на вид – лет тридцать!

– Мы, кто в шахте родился, долго живем. Воздух сухой, чистый. Температура опять же постоянная…

– Так вы еще в спокойные времена под землю ушли?!

– В спокойные, – прикуривает забитую моим абхазским табачком короткую «шахтерскую» трубочку. – Скажешь тоже, в «спокойные». Это у вас в Москве они были спокойные. А у нас – забастовка на забастовке. Зарплат нет, того нет, сего нет. Потом шахты закрывать стали. Ну, тут мужики и ушли вниз. Бастовать, значит. Чтобы шахты не закрывали. Кормиться, опять же, надо. Мастерские открыли – у предков руки-то золотые были…

…Ничего себе!

Так этой «подземной цивилизации» уже сколько лет будет?!

Больше шестидесяти?

Неудивительно, что они наверх только в очках вылезают…

– И что ты от меня хочешь?

– Ну, это, – мнется. – Скажешь завтра на стачкоме, что согласен нас к отцу взять. Послами. А там уж – как Князь скажет, так и будет…