Со временем Рози осознала то, что шестилетняя Агги смекнула меньше чем за час. Главной прелестью житья по соседству с Грандерсонами было обстоятельство, что их дома располагались по-настоящему близко. Так что взрослые могли ужинать в одном доме, а детей сплавлять в другой. Это был эталон «детских столов», высшая платоновская реализация мечты, которая заставляла всех младше одиннадцати лет ужинать на Благодарение в кухне. Взрослые могли устроить настоящую взрослую вечеринку, не беспокоясь о том, что сырную тарелку собьет с кофейного столика кто-то, пробующий, скажем, прыгать со скакалкой в гостиной. Могли вести беседу, которую не прерывали вопли из кухни, пугающий грохот со второго этажа, игра в футбол вблизи стеклянного буфета, просьбы выдать молотки, спички и мячики для пинг-понга или требования дополнительной еды, или другой еды, или убрать еду из волос/ковров/белья. В иные вечера они отсылали к Грандерсонам даже Юпитера: хоть тот и был благонравнее детей, все же не один бокал красного вина оказался сметен с кофейного столика энтузиазмом его хвоста.

Семьи собирались в последний субботний вечер каждого месяца. Они делали это даже тогда, когда дел было полно, и на работе дурдом, и жизнь создавала препятствия. Даже тогда, когда Ру, Бен и Кайенн стали достаточно взрослыми, чтобы присматривать за детьми, и отпускали их всех в кино. Рози ждала этого дня весь месяц. Когда была их очередь готовить, они с Пенном создавали затейливые, тонкие блюда, слишком сытные, слишком сложные, слишком дорогие, чтобы поспешно заглатывать их в будни и зря расточать на детей. На стол выставлялся парадный фарфор, в качестве напитка выступало дорогое вино. Кто-нибудь каждый час на пять минут уходил в соседний дом — проверить детей и убедиться, что те не превратились в Повелителей Мух.

— Нам следовало назвать это Дуалистическим Ужином, — предложил Бен.

— Да! — хором отозвались Ригель с Орионом. — Дайте нам шпаги!

— Не дуэлистическим! — Бен закатил глаза. — Дуалистическим.

— Именно!

Так родились Дуалистические Ужины. И еще они были единственным вечером за месяц, когда взрослые могли разговаривать и не беспокоиться, что дети случайно услышат, или нарочно услышат, или подслушают. Так что это был, по правде говоря, единственный более или менее подходящий вечер — после тыквенного супа, блинчиков, начиненных морским языком и крабовым мясом, шоколадного суфле, нескольких бутылок шардонне и даже стаканчика настоящего портвейна на каждого, хотя никто не питал к нему особенной любви, — чтобы Фрэнк, пьяно хихикнув, спросил:

— Итак. Что будет, когда Поппи достигнет пубертата?

Пенн разлил свой портвейн на скатерть, вышитую бабушкой Рози. Она сочла это дурным знаком, не столько для скатерти, которая была чуть слишком вычурно псевдовикторианской на ее вкус, сколько потому, что непонятно: как им без вина быть достаточно пьяными, чтобы вести подобный разговор? Над поднявшимся хаосом полотенец, газированной воды и поисков средства, способного вытравить портвейн из кружев, Фрэнк во все стороны расточал извинения:

— Мне очень совестно, правда, ребята. Я не знал, что не следует задавать этот вопрос. Я думал, может, это невежливо с нашей стороны, что мы его не задаем. Мы не хотели, чтобы вы думали, что нам все равно. И мы вроде как беспокоимся… ну, мы вроде как беспокоились, ведь вы, ребята, хотели, чтобы все узнали, а мы поставили на этом крест, прежде чем у вас появился шанс принять решение.

Пенн подумал, но не сказал: «Вы можете спрашивать нас о чем угодно». Это должно было быть правдой, но не был уверен, что было.

Рози подумала, но не сказала: «Это была ваша вина». Это не должно было быть правдой, но она не была уверена, что не было. Она встретилась взглядом с мужем. Ему показалось, что он дышит ее легкими. Ей показалось, что он лег прямо на стол в столовой, и она вскрыла ему грудь, чтобы провести операцию — настолько это было обнаженно, так похоже на то, чему полагается быть внутренним и незримым. Но операция для нее — дело привычное, так что, едва начав объяснять, сразу удивилась, почему это всегда казалось таким трудным. Все так клинически, так медицински, так фармакологически, а она ведь врач. Вот и все.

— Блокаторы гормонов, — просто сказала она, и Пенн улыбнулся так, словно жена пошутила.

— Блокаторы гормонов? — голоса Фрэнка и Марджинни прозвучали, словно они прослушивались на роли в плохом ситкоме.

— Мы пользуемся ими много лет, — объяснила Рози-клиницист, — чтобы останавливать так называемое преждевременное половое созревание. Иногда встречаются маленькие девочки, у которых растет грудь в шесть лет, или мальчики-первоклассники, у которых уже увеличены яички или растут волосы на лобке. Таким детям назначают блокаторы гормонов. Эти средства ставят созревание на паузу. Они выигрывают время, чтобы остальные успели их нагнать. Потом, когда им исполняется девять-десять лет, мы убираем блокаторы, и дети нормально проходят пубертатный период вместе с остальными.

Пенн выглядел так, словно у него закружилась голова. Фрэнк и Марджинни выглядели так, словно ждали главной фразы анекдота, и Рози не обманула ожиданий:

— Поппи, вероятно, будет принимать те же…

— Вероятно? — перебил Пенн.

— …когда ей будет лет одиннадцать-двенадцать. Они предотвратят ее созревание как мужчины. Перекроют всю систему, чтобы она оставалась маленькой девочкой.

Фрэнк притворился, что ему не хватает воздуха.

— Неужели можно сменить пол несовершеннолетним?!

— Блокаторы гормонов только ставят систему на паузу. — Рози не нравилось, что приходится черпать из своего запаса терпения, приберегаемого для пациентов, в выходной вечер. — Эффекты этих средств обратимы. А пубертат — нет. Вот почему часики тикают. Мы должны остановить пубертат Поппи… ну, на самом деле Клода… до того, как он начнется. Если ждать момента, когда Поппи перестанет быть несовершеннолетней, она будет ростом почти в два метра, с усами, широкой волосатой грудью, большими руками и мужскими ногами сорок четвертого размера, и это никуда не денется. В этот момент мы можем скормить ей сколько угодно эстрогена, и у нее вырастет грудь, она округлится, голос станет мягче, но Поппи все равно будет выше любой подружки. Ей все равно придется заказывать обувь на каблуке через интернет. Придется ходить на электроэпиляцию, чтобы удалить остатки волос с груди, усы, бороду. Придется перенести операцию, чтобы удалить адамово яблоко. Блокаторы преграждают путь тому, что нельзя исправить впоследствии. Потом, когда она станет старше и будет готова к эстрогену, он подействует лучше, потому что ему понадобится преодолевать меньшее сопротивление. Или, если передумает, мы не сделаем ничего необратимого…

— Передумает? — перебил Пенн.

— …потому что как только снимаешь пациента с блокаторов гормонов, тело продолжает половое созревание, предусмотренное природой.

— Но! — Марджинни нахмурила лоб. Это было предложение, а не преамбула к предложению. Оно было полным. Впоследствии Рози поразило, как соседка инстинктивно поняла ее тревоги, которые сама не могла объяснить Пенну, какими бы способами ни пыталась.