великими, – наше безрассудство, творчество и любопытство – было также тем, что мешало жизни всего, что нас окружало. Поскольку мы были достаточно смелыми животными, нас не страшило выводить лодки в море, даже когда мы думали, что мир плоский и наши суда упадут с края; мы открыли для себя новую землю, других людей. Ценой этого открытия было разрушение этой новой земли, этих иных людей. Без нас океаны не превратились бы в кислоту, лягушки, летучие мыши, пчелы и рифы не оказались бы на грани исчезновения. Без меня хромающая мышь не хромала бы; она никогда бы не поддалась зависимости. Меня учили, что Бог дал нам власть над животными, но никогда не учили, что я сама являюсь животным.

Когда хромая мышь была наконец готова к оптогенетике, я вытащила ее из коробки и сделала ей анестезию. Скоро я побрею грызуну голову и введу вирус, содержащий опсины. В конце концов, если все пойдет по плану, мышь никогда больше не нажмет на рычаг, потеряет безрассудство, которое я научила ее проявлять.

Глава 47

Дорогой Боже!

Сегодня мы с Эшли решили выяснить, кто дольше задержит дыхание под водой. Я глубоко вдохнула и села на мелководье у бассейна, а подруга принялась считать. Я задерживала дыхание так долго, что у меня заболела грудь, но я не хотела проигрывать, потому что Эшли всегда выигрывает, но потом у меня закружилась голова, и я подумала, чего бы не пройти на глубину, хотя бы на секунду. Я, должно быть, потеряла сознание, потому что мама Эшли вытащила меня из бассейна и стала хлопать по спине, пока изо рта не потекла вода, а бедная женщина все твердила: «Ты что, сумасшедшая? Ты могла себя убить!» Но ты бы не позволил мне умереть, не так ли, Боже?

Глава 48

Я всегда медленно переходила к безрассудству, боялась опасности и смерти. Я годами избегала красных пластиковых стаканчиков и чаш для пунша на редких школьных вечеринках, куда меня приглашали. Только на втором курсе колледжа я впервые выпила. Не из любопытства, а от отчаяния. Я так устала от одиночества. Я просто хотела подружиться, что у меня никогда особенно не получалось. Эшли, лучшая подруга моего детства, стала таковой благодаря чистой силе воли и прямоте, которые проявляют только маленькие дети. Она спросила, хлопнув меня по плечу в тот день, когда застала меня на детской площадке по соседству: «Ты будешь моим другом?» Я сказала – да. Больше никогда так легко не получалось.

Нана дружба давалась проще. Помогали команды, то, как спорт скреплял эти стаи ребят вместе, давая им имена, чтобы обозначить их единство, – Торнадо, Гризли, Змеи. Стая крадущихся хищников. Раньше наш дом наводняли баскетболисты. В те дни, когда мама работала в ночную смену, я иногда замечала, как они дремлют после вечеринок в нашей гостиной, словно лес спящих гигантов.

Нана всегда любили, но после того, как он выбился в лучшие баскетболисты города, его крутость стала безграничной. В магазине, куда мы вдвоем ходили покупать продукты на обед, кассиры говорили: «Мы придем в субботу на игру, Нана». Было странно слышать, как имя моего брата звучит из уст алабамцев, их дифтонговый акцент замедлял гласные, пока оно не превращалось в другое имя. Когда я услышала его из их уст, посмотрела на него их глазами, он совсем не походил на моего брата. Этот Нана, Наа-наа, герой родного города, был не тем, кто жил в моем доме, кто подогревал молоко, прежде чем добавить в него хлопья, кто боялся пауков, мочился в постель до двенадцати лет.

Он был тихим, но хорошо ладил с людьми, зажигал на вечеринках. Я никогда не могла пойти с ним, и по ночам, когда он приводил друзей в наш дом, мне давали двадцать долларов, чтобы я сидела у себя в комнате. Я не возражала. Я была набожной маленькой девочкой, сидела на кровати, читала Библию и молилась, чтобы Бог спас их души от вечного проклятия, которое казалось неизбежным. Когда я убеждалась, что они заснули, то на цыпочках шла через лес, боясь разбудить великана. Если Нана не спал, иногда он требовал свою двадцатку обратно, но иногда готовил мне бутерброд с арахисовым маслом и желе, прежде чем отправить меня спать. Он всех выгонял, а потом до самого утра спешно убирался, пока наша мама не вернулась.

– Нана, что это? – спрашивала она всегда, замечая пробку от бутылки, упавшую за оконную раму, пятно от пива на тряпке для посуды.

– Брент заходил, – говорил Нана, прежде чем послать мне выразительный взгляд, мол, сдай нас – и умрешь.

Я никогда не говорила маме, но иногда жалела об этом. Например, вскоре после травмы, когда в компании брата стали появляться люди, которых я обычно не видела, и вечеринки длились дольше, чем обычно. Бутылка с оксиконтином начала истощаться, и вскоре Нана сказал моей маме, что его боль усиливается, а не уменьшается. Вскоре доктор выпишет рецепт, и мы увидим, как исчезнет эта бутылка и половина следующей. Мама найдет таблетки в люстре. Но в ту ночь, прежде чем я поняла, что нужно бояться, я спустилась к лестнице и увидела, как мой брат стоит на журнальном столике, давя на лодыжку больше, чем следует, а его друзья кружили рядом, подбадривали. Мне отчаянно захотелось обладать талантом брата собирать людей, вызывать их восхищение.

~

Когда я впервые выпила на той вечеринке в середине второго года обучения, то подумала: «Может, теперь я разгадала его секрет». Остаток ночи я болтала, смеялась и танцевала, ожидая одобрения. Я видела, как мои соседи по комнате удивленно смотрели на меня, поражаясь перемене. Я тоже удивилась. Я пила, но не обратилась в соляной столб.

– Ты пришла, – сказала Энн, обнимая меня, когда появилась на вечеринке. Она быстро взглянула на чашку в моей руке, но промолчала.

– Вообще-то я здесь уже давно.

– Вижу.

С ней были пара друзей, но вскоре мы их потеряли. Людей приходило все больше и больше. В комнате становилось темнее, сырее, музыка звучала громче. Я пила свой коктейль час или больше, и наконец Энн забрала его у меня из рук.

– Потанцуй со мной, – попросила она. И прежде чем я успела что-то сказать, подруга оказалась на столе. Она затащила туда меня, притянула ближе. – Тебе хорошо? – прошептала Энн мне на ухо.

– На самом деле это не мое, – призналась я. – Здесь слишком громко; слишком много людей.

Она кивнула:

– Поняла. Должно быть тихо, малолюдно.