знала, что моей матери нужно исцеление, но не понимала от чего. Единственный раз, когда я слышала, как люди говорят о депрессии, они использовали ее как синоним печали, поэтому я никогда не воспринимала ее как болезнь. «Гифти, я больна», – сказала моя мать, и я знала, что это правда, но чем и почему, не понимала.

Когда я узнала о глубокой депрессии и ангедонии в колледже, то начала получать более четкое представление о своей матери. Через несколько лет после моего возвращения из Ганы я попросила ее рассказать мне о больнице и лете, которое она провела одна.

– Зачем тебе это? – спросила мама.

– По учебе надо.

Она издала звук, похожий на что-то среднее между рычанием и вздохом. Мы пробовали внести что-то новое в наши отношения. Моя мать не уклонялась от моих вопросов, а значит, должна была сказать мне правду. Она ненавидела это, но у меня было больше вопросов, чем в детстве, и поэтому мама делилась со мной мыслями, которые прежде никогда бы не озвучила.

– Хотели, чтобы я поговорила с доктором, дали мне таблетки.

– Ты их приняла?

– Да, я принимала их, пока была в больнице, а затем продолжала принимать еще некоторое время, пока ты была в Гане, но они не помогли, поэтому я бросила.

– Ты сказала им, что лекарство не помогает? Надо говорить, чтобы врачи могли скорректировать предписание. Поначалу лекарство не всегда помогает. Нужно подобрать правильные комбинации в правильных дозах. Разве они тебе этого не сказали?

– Я не хотела с ними разговаривать. Не хотела признаваться, что лекарство не работает, потому что боялась, вдруг меня станут бить током.

Настал мой черед застонать.

– Мне стало лучше, не так ли? – спросила мама, и с этим я поспорить не могла.

Психиатрическая помощь прошла долгий путь со времен лоботомии. В то время на диком западе неврологии и психохирургии лобные доли человека иссекали с чуть большей силой, чем можно было бы продемонстрировать при выполнении аппендэктомии. То были дни вялых периодов испытаний, когда люди экспериментировали непосредственно на людях, а не проводили один и тот же эксперимент на мышах и крысах. Когда я думаю о том, насколько медленные и утомительные мои исследования, то иногда испытываю ностальгию по ушедшей эпохе. Если бы я только могла ввести этот зараженный вирусом опсин непосредственно пациентам – людям, включить синий свет и посмотреть, что на самом деле творится… Но дело в том, что нельзя доставить свет, не доставив также вирус. И хотя тысячи и тысячи пациентов, подвергшихся лоботомии, иногда поправлялись, они так же часто становились не более чем тенями самих себя, брошенными на окраине плохой, поспешной науки, остались сидеть в лужах собственной слюны. Вспоминая о них, я благодарна за свою работу, за то, сколько времени она занимает, насколько она медленная.

«Удары», которых боялась моя мама, давно канули в Лету с тех пор, как их впервые применили в сороковых и пятидесятых годах. Все мы помним сцену из фильма «Пролетая над гнездом кукушки», где электросудорожная терапия использовалась не как средство лечения психических заболеваний, а как своего рода контроль над разумом. В то время терапии подвергался любой человек, от шизофреников и депрессивных людей, нуждающихся в психиатрической помощи, до гомосексуалистов и «истеричных» женщин, которые не нуждались в лечении и не просили о нем, которые просто жили за пределами того, что общество считало «нормальным». Трудно поколебать этот образ людей, которых заставляли исправлять то, что никогда не было неправильным. Трудно забыть о примитивных истоках этой терапии, стоять на ее стороне. Для многих, как и для моей матери, это лечение, то, как оно вызывает припадок, чтобы вылечить то, что невозможно увидеть и часто трудно принять, кажется слишком далеким. Но правда в том, что электросудорожная терапия может работать, действительно работает. Она часто используется как крайняя мера и так же часто выполняется потому, что сам пациент просит об этом в последней попытке выползти из глубокого темного туннеля.

Работа, которую делают Кэтрин и те из нас, кто заинтересован в поиске методов биоинженерии и нейробиологии для лечения психических заболеваний, во многом сводится к тому, чтобы выйти за рамки последнего средства, последней попытки. Когда Кэтрин вернется к практике, то станет психиатром, который принимает только пациентов, у которых нет другого выхода, пациентов, для которых всё, даже смерть, утратило силу. Помимо оптогенетики работа Кэтрин в Стэнфорде включала в себя улучшение стимуляции блуждающего нерва, лечение устойчивой депрессии и эпилепсии, когда крошечное устройство имплантируется под кожу рядом с ключицей пациента, доставляя электрические импульсы к блуждающему нерву. Это своеобразное зарядное устройство для разряженной батареи пациента, находящегося в депрессивном состоянии. Минус этой технологии в том, что, как и в случае с ГСМ при болезни Паркинсона, никто точно не знает, почему она работает. Вдобавок технология несовершенна, она использует электричество, которое не может отличить одну клетку от другой. Если бы мы могли лучше понять эти методы лечения, если бы могли предложить вмешательства, которые затрагивали бы только те конкретные нейроны, которые участвуют в каждом конкретном психическом заболевании, тогда, возможно, мы могли бы предложить что-то лучшее.

~

Моя мать выползла из своего глубокого темного туннеля, но, возможно, эта формулировка слишком неточна, образ слишком силен, чтобы выразить упорную, но тихую работу по борьбе с депрессией. Возможно, правильнее было бы сказать, что ее тьма рассеялась, туннель обмелел и мамины проблемы снова оказались на поверхности Земли, а не в ее расплавленном ядре.

Тетя в последний раз повела меня в церковь. Пастору я не нравилась. Его возмущали мои упорные отказы подняться на сцену, получить исцеление. В тот день он проповедовал о том, что упрямство – не более чем замаскированная гордость. Он посмотрел прямо на меня, когда сказал, что гордость Запада заключается в его неспособности искренне верить.

– Вчера я услышал о чуде, чуде, которое напомнило мне о чудесах, о которых мы читаем в этой священной книге. Наша сестра в Америке не могла встать с постели, а теперь встала. Слава Богу, – сказал он, и церковь подхватила: «Аминь».

– Наша сестра в Америке нуждалась в Боге чудес, и Бог чудес явился, аминь?

– Аминь!

– Те, кто на Западе, могут взглянуть на нее и сказать, что это просто совпадение, но мы, верующие, знаем правду, аминь?

– Аминь!

– Когда Бог говорит встать, мы встаем. – Пастор оглянулся на прихожан; многие аплодировали, кивали и воздевали руки, но наша реакция его не удовлетворила.

– Когда Бог говорит встать, МЫ ВСТАЕМ. – Он топнул ногой, и прихожане поняли намек. Все верующие вокруг меня поднялись на ноги, принялись топать, прыгать и кричать.

Я села на свое место и уставилась на пастора, который