От лица Михаила

Безупречно прямая линия спины. Ретроплатье: тёмное, в мелкий цветочек, с большим кружевным воротником, доходящее до середины икры. Невысокий каблучок. Неброский макияж. Всё, кроме губ. Красные. Приглушённый кармин. Хочу видеть её губы в рассеянном свете салона. Пока водитель вёз нас к месту исполнения нашего с ней контракта.

Волкова старалась не смотреть мне в глаза. Напряжённая поза. Обняла себя обеими руками. Но я заметил её взгляд, скользнувший по мне, когда я предложил ей руку. Не дала. Нарочито вежливая. Дерзкая. Если бы я знал, тогда в музее, что в этой хрупкой девушке скрывался огонь. Огонь, что способен был растопить мои льды. И ведь ей удалось. Поплыл Акулов. Почти. Не думал, что и она тоже…

Правильно, что вовремя поставил на месте. Отвадил. Хорошо, что сейчас. Не успела Волкова мною ещё проникнуться. Только начала… Девочка не пострадала ничуть. У неё в этой жизни будут средства и возможности. Я буду следить за её судьбой. Если что… поддержу.

Шины авто прошуршали по мелкому гравию дорожки, и я взглянул на огромный, тёмный дом. Слишком огромный для одного человека, живущего там. Я не хотел туда, не хотел, чтобы Катя хоть раз входила в эти двери. Я не хотел, чтобы она видела меня настоящего.

Я подал ей руку, а Волкова подняла голову, выходя из салона, и окинула внимательным взглядом тёмные окошки. И вдруг она споткнулась, а я удержал её от падения, схватив, неприлично долго задержал на её талии ладони, почти вдавив в дверцу. Мои руки переместились к небольшим полукружиям груди. Я заметил сквозь материал, что её соски напряглась.

— Отпустите меня, — прошипела Катя.

Если бы могла укусить, то сразу сделала бы это и я тут же бы умер. От яда. Слишком ядовитым был её взгляд.

— Даже спасибо не скажешь? — я сделал шаг назад и теперь любовался тем, как алели её щёки не то от гнева, не то от смущения.

— Спасибо, — еле выдавила из себя Катя и вновь бросила тревожный взгляд на окна.

От лица Кати

Мне было тревожно, и я злилась на саму себя. Надо же, так неудачно сделать попытку свалиться, да ещё и прямо в довольные объятия Акулова, и он тут же не преминул воспользоваться и облапал. А я?! А я, как дура стояла и прислушивалась к тому, как моё тело на него реагирует. Чёрт, я совсем с ума сошла, если вообще думаю об Акулове как о мужчине. Особенно, после того как он расставил все точки над и.

Тёмные провалы окошек пугали. Но с этим и росло облегчение. Скоро всё закончится: я получу деньги, свалю от Акулова и помогу маме. Вроде бы всё для меня складывается обалденно, но почему мне тогда хочется выть на луну?!

Всё же замерла при входе, как бы ни храбрилась.

— Ничего не бойся. Я с тобой, — произнёс босс и протянул мне ладонь.

И снова ступор. Мне нежарко, мне горячо.

— Я не боюсь, — упрямо произнесла я, но вложила в его руку свою.

Я ждала презрительного оскала, издевательского торжества, язвительных фразочек. Но нет. Акулов был предельно сосредоточен. До меня только сейчас дошло, что я узнаю тут нечто, что охарактеризует для меня моего босса, успевшего за короткое время накрепко засесть в мою голову, самым интимным образом. Возможно, здесь обнажится его нутро.

Он крепко держал меня за руку, когда мы вошли в высокие двери, и нас встретил дворецкий. Если бы я не была напугана, я бы заржала. Сдержалась, предупреждённая прежде Акуловым, что мне надлежало молчать и ничему не удивляться, хотя меня так и подмывало задорно спросить про овсянку, обратившись к мужчине именем Берримор.

Мужчина проводил нас по высокой витой лестнице на второй этаж. Какой резон сидеть в тёмном помещении, ведь не отключили же его за долги? Ведь в таком доме вряд ли жили бы должники… Я запуталась.

Второй этаж слабо освещался. Как и комната, куда привёл нас сопровождающий. Михаил Александрович ни разу не отпустил мою ладонь, за что я была ему благодарна, несмотря ни на что…

Окна завешаны тяжёлыми шторами. Огромная кровать у стены. Мне послышался сухой вздох и лёгкое движение, повлёкшее за собой шуршание.

Я испуганно взглянула на Акулова. Он расцепил наши руки и положил горячую ладонь на мою спину, чуть подтолкнув вперёд, притронувшись указательным пальцем к своим губам, напомнив: не болтать.

— Ты пришла, моя девочка, — раздался с разобранной постели женский, слабый, вот-вот грозящий затухнуть голос.

Мои глаза округлились, и я повернула голову к Акулову, растерянным и запаниковавшим взглядом впившись в его лицо.

Он мотнул головой из стороны в сторону.

— Подойди, моя хорошая, — столько нежности было в этом голосе, что я невольно вспомнила свою маму, разговоры с ней, её поддержку, сейчас же общение свелось к телефонным звонкам и общению в мессенджер.

Это мама Полины! Это её мама!

Я вздохнула, собравшись духом, и подошла поближе. Ноздри защекотало чем-то горьким.

— Садись, доченька, — всё так же шелестел слабый голос.

Я присела и увидела, что женщина протянула ко мне свои руки-веточки. Кожа сухая, жёлтая. Запах болезни, неприятный, но больше лекарствами.

Она провела пальцами по моему лицу, очертив нос, скулы и брови. Ободрительно улыбнулась. Подслеповата или слепа. Я не разобрала. Но поняла, что ей нужно, что необходимо больному человеку.

Женщина замерла, а я, пробежавшись ладонями по предплечьям, обняла её. Сильно. Так что в ней что-то хрустнуло. Но обнимала не её. Маму. Свою.

Едва сдержалась от рыданий.

Рядом кровать просела.

— Спасибо, Миша, — произнесла она, подав тому руку, которую босс тут же накрыл своей, — какая она красивая… Платье. Правда, худая. Детишек так и нет?

Я отрицательно мотнула головой.

— Ой, это дело поправимое, дело молодое. Всё будет. Доченька, красавица, — женщина закашлялась и слабо оттолкнула меня от себя, — Главное, что ты здорова. Миша хорошо о тебе забоится. Миша очень хороший человек. Держись его. И главное, что ты поправилась. Миша, уведи её, не хочу, чтобы она видела.

Кашель становился всё сильнее. Она успела выдавить, что любит Полину, и слуга указал нам на выход, а сам поспешно стал устанавливать капельницу.

Как только мы достигли первого этажа, я стремглав вылетела из дверей огромного, мрачного, пропитанного болезнью