— Пожалуйста, ну, пожалуйста, поймите, что… я не могу показать вам это!..

— Почему же?

— Не могу и объяснить… просто не могу!

— Даже если я буду на этом настаивать?

— Вы не можете… не должны!

— Потому что вам стыдно стало; потому что выражение вашего лица, когда я вошел, выдало вас; потому что вы меня обманываете! Но я не позволю вам так поступать со мной, Орелия, и намерен прочесть то, что вы от меня прячете!

И маркиз взял листок со стола. Орелия только беспомощно всплеснула руками — сопротивление было бесполезно. Что-то неразборчиво пробормотав, она подбежала к окну и уставилась, ничего не видя, на сияющий под солнечными лучами пейзаж.

До ее слуха донесся шелест бумаги, и затем медленно, словно бы в удивлении, своим глубоким, низким голосом маркиз прочитал:

Тот поцелуй — для вас пустяк,

А для меня — блаженства знак,

С небес упавшая звезда

И прямо в сердце, навсегда!

Наступило молчание, а потом с интонацией, которой она никогда у него не слышала, маркиз спросил:

— И число стоит — сегодняшнее… Орелия… Вы действительно верите, что для меня это был «пустяк»? Но я уже тогда знал! Правда, я твердил себе, когда увидел ваше лицо, что это все игра света и тени и что я, наверное, выпил слишком много пунша в гостинице или очень устал после целого дня охоты. Но я и тогда это знал! Да, знал!

Как все женщины, она была любопытна и, совсем того не желая, обернулась:

— О чем же вы… ваше сиятельство… знали?

Никогда еще она не видела этого выражения его лица, никогда не замечала, как глубоко и резко обозначились его морщины.

— Я знал, что со мной случилось нечто такое, чего никогда прежде не испытывал, я понял, что полюбил.

— Нет, — прошептала Орелия, — этого не может быть!

— Это правда, — почти грубо возразил ей маркиз. — Думаете, я забыл, как были податливы и мягки ваши губы? И каким огненным был тот поцелуй, такое не забывается! Когда я вас поцеловал, то уже знал, что люблю, но я привык относиться и к женщинам, и к самой жизни с цинизмом, я поддался уговорам рассудка и решил, что опять ошибся.

Маркиз взглянул на листок, который все еще держал в руке.

— Я вас люблю, Орелия, и вы знаете, что я говорю вам правду.

— Но нам нельзя… об этом говорить, — тихо отвечала она. Однако душа ее возликовала при мысли о свершившемся чуде, взмыла ввысь и уже секунду спустя парила там, в небесах: он любит ее, он отвечает ей полной взаимностью!

— На следующий день я снова приехал туда, где мы встретились, а перед этим не спал всю ночь, думая о вас, но не смог объясниться по двум причинам.

Орелия не спросила «Почему?», но молча, всем сердцем ждала объяснения. И оно последовало:

— Тогда я не считал, что могу предложить вам брак, но не мог и помыслить о том, чтобы оскорбить ваше совершенство, предложив иные отношения… И еще одно: я не хотел снова испытать разочарование, как уже со мною бывало!

Она сжала руки. Ей было мучительно слышать его слова, столько было в них боли и горечи!

— Когда я пришел вам на помощь, — буквально прокричал он, — то был единственный добрый поступок, совершенный мной, и вот как мне воздал за него Бог, которого все называют милосердным!

— Нет, вот этого нельзя! Нельзя так думать и говорить! — ахнула Орелия. — Все было замечательно, чудесно, и не надо портить хорошие воспоминания напрасными сожалениями!

Маркиз взглянул на нее. Солнце освещало белокурые волосы, и они показались ему светлым нимбом вокруг ее головы, но в глазах Орелии по-прежнему отражалось внутреннее беспокойство, однако то было беспокойство о нем, не о себе…

— Милая моя, любимая, — воскликнул маркиз, и голос его дрогнул, — что же нам делать?..

— Но мы ничего сделать не можем… Вы обещали себя Кэролайн!

— А что, если я скажу ей правду и буду умолять вернуть мне слово, помочь нам?

— Нет, этого делать нельзя, — возразила ему Орелия, — если Кэролайн освободит вас от обещания, никто ни на секунду не поверит, что она сделала это добровольно, все решат, что вы ее бросили! Над нею будут смеяться, станут лицемерно ее жалеть! Нет, я никогда этого не допущу!

— Вам известно мое прозвище — Скверный Маркиз! Всю жизнь меня сопровождали дурная репутация и порицание общества. Да, я всегда был скверным, безответственным, но я никогда не изменял данному мною слову. Я никогда не поступал бесчестно с мужской точки зрения!

— Я это знаю, и неужели вы думаете, что я позволю вам совершить поступок, который причинит Кэролайн нестерпимую боль и покроет позором… нашу… любовь?

Последние слова она произнесла очень тихо, но маркиз их все-таки услышал.

— О, моя прекрасная, моя совершенная, моя Примавера, Венера… — хрипло воскликнул он. — Я схожу с ума от ревности, думая о других мужчинах, которые могут свободно приблизиться к вам, которые имеют право сказать все то, о чем я молчу, предложить то, чего я предложить не могу… — Теперь его голос звучал совсем глухо: — Как же я проживу жизнь без вас? Не любуясь вашей красотой, не восхищаясь вашим милым нравом, не слыша музыки вашего ангельски чистого голоса?

— Надо быть… стойкими… — неожиданно хрипло сказала она и осеклась.

— Но ведь это бессмысленно и жестоко! — в гневе вскричал маркиз. — В свое время я решил, что никогда не женюсь! Я думал, что нет на свете женщины, которая даст мне все, что мне так необходимо, которая будет любить меня чистой, честной, бескорыстной любовью, и любить меня, а не мой титул и не то, чем я владею. — И, немного помолчав, спросил: — Ведь вы же такой любовью меня любите?

— Да, и вы это хорошо знаете!

Он с минуту смотрел на нее, и Орелия не могла не почувствовать, каким огромным усилием воли он сдерживает себя, чтобы не броситься к ней, не обнять ее. Но он продолжил говорить:

— Когда я уехал после нашей первой встречи за границу, то не проходило ни дня, когда бы я не думал о вас. В Париже я попал в одну из неприглядных, скандальных историй, но не хочу оправдываться и говорить, что в этом был повинен не я один. Нет, я сознательно заигрывал с опасностью, а потом понял, что зашел слишком далеко и могу вызвать международный скандал, и вот тогда я сделал предложение Кэролайн… — Маркиз глубоко вздохнул. — То был удобный выход из создавшегося положения, но я никогда не притворялся, можете мне поверить, будто люблю ее и что наш брак станет чем-то большим, чем дружеское соглашение двух людей, которые, конечно, что-то оба выиграют от такого союза!

— Но Кэролайн вы… нравитесь, и она верит вам…

— Но неужели вы полагаете, что она вышла бы за меня, будь я беден и не имей видного положения в обществе?