— Пожалуйста, попросите посла, который, как я понимаю, ваш близкий друг, не подвергать опасности репутацию Кэролайн. Он должен понимать, что уже наш приезд сюда, вдвоем, и вечером, и в столь малочисленное общество — весьма нескромный поступок.

— Неужели вы и в самом деле думаете, что посол прислушается к моим словам? Как я уже сказал, влюбленные — сами себе закон!

— Но им нельзя любить друг друга — вы же должны знать, сэр, что моя кузина через неделю должна выйти замуж, и если станет известно о нашем здесь обеде в интимной обстановке, вы же понимаете, чем это закончится и какое обвинительное суждение вынесет на этом основании общество!

— Да, я с вами согласен. Но, хотя нам всем предосудительно присутствовать здесь сегодня вечером вчетвером, насколько серьезнее, очевидно, были бы последствия, соберись здесь с десяток гостей, которые обязательно потом стали бы рассказывать о своем пребывании в итальянском посольстве!

— Да, вы, наверное, правы, — вздохнула Орелия, — но больше такое не должно повториться!

— А я надеюсь на обратное, — возразил граф, — и давайте забудем об этих негодниках, мисс Стэнион, и попробуем извлечь хоть какое-то удовольствие из происходящего. Могу ли я сказать вам, что вы прекраснее всех женщин, которых я успел повидать в Лондоне?

— Спасибо, но, пожалуйста, не делайте мне комплиментов.

— Но почему же?

— Потому что я чувствую себя от этого неловко и начинаю смущаться, — откровенно призналась Орелия. — Англичане-мужчины редко говорят комплименты, и поэтому, когда они начинают нам льстить, мы всегда сомневаемся в их искренности.

Граф расхохотался:

— Так вот в чем дело! У вас просто нет соответствующей практики! Да, вы не только самая прекрасная женщина, но и самая оригинальная. Однако, если так уж случилось и мы ненароком оказались в обществе друг друга, то, может быть, тоже найдем способ развлечься, — и он довольно дерзко поглядел на нее.

— Может быть, сыграем в пикет, — предложила Орелия, отвернувшись, — или еще в какую-нибудь карточную игру?

— Я вас смущаю, да? Но нет, знаете ли, я ненавижу карты. Почему бы нам просто не поговорить?

— При условии, что разговор пойдет не обо мне!

— О, уверяю вас — в мире нет другой женщины, которая так же, как вы, не хотела бы стать главной темой для разговора. Все мы интересуемся прежде всего самими собой, но кто же имеет для этого больше основания, чем красивые женщины?

— Вам это может показаться странным, но себе самой я неинтересна. И тогда, возможно, мы поговорим о вас?

Какое-то мгновение он как будто сомневался, не рисуется ли она попросту, «набивая себе цену», а затем, поняв, что это не так, поудобнее устроился на диване рядом с ней:

— Ну, что ж, расскажу вам о своей жизни в Италии и почему я очень рад пребыванию в Лондоне.

Он рассказывал интересно и занимательно. Орелия узнала, что он женат, но жена уже довольно давно тяжело больна и, по сути дела, прикована к постели, почему и не могла приехать с ним в Лондон, а так как их брак был заключен не по любви, но из материальных соображений, то, как поняла Орелия, графа очень устраивает одинокая холостяцкая жизнь.

Она расспрашивала его о видах на будущее и о том, каковы его планы, и так они, к обоюдному удовольствию, беседовали, пока Орелия в испуге не обнаружила, что уже одиннадцать часов вечера, а Кэролайн и посла все нет.

— Нам с кузиной пора возвращаться, — с беспокойством проговорила она.

— Вам стало скучно со мной? — огорчился граф.

— Нет-нет, что вы, — поспешила его успокоить Орелия, — мне чрезвычайно приятно было с вами поговорить, но так как сегодня в посольстве нет танцев, герцогиня уже, наверное, ожидает нашего возвращения.

— Так чего вы ждете от меня, — спросил граф, — чтобы я немедленно отправился на поиски наших беглецов? А вдруг я нарушу их уединение в самый неподходящий момент? — И он улыбнулся.

Но Орелия рассердилась:

— Пожалуйста, не надо так шутить! Все происходящее очень серьезно, и я чувствую ответственность за поведение кузины!

— Однако она старше вас!

— Но только годами! Иногда у меня возникает такое ощущение, словно Кэролайн еще непослушный ребенок, а я гожусь ей в матери, а то и в бабушки!

Граф рассмеялся и, наклонившись, сжал руку Орелии:

— Уверяю вас, mia bella[1], что вы нисколько не напоминаете бабушку. Вы кажетесь юной, как сама Весна!

И Орелия не могла снова не вспомнить, что маркиз тоже сравнивал ее с древнегреческой богиней, изображенной Боттичелли на полотне, названном им «Примавера» — «Весна». Ах, только бы он никогда не узнал о сегодняшней выходке Кэролайн! Но неужели его так легко ввести в заблуждение? Неужели он мог поверить, что Кэролайн может выступать в роли блюстительницы нравов и поехать сегодня в посольство не для собственного развлечения? А сама-то она — хороша!.. Покрывает преступников и предает жениха сестры… Чужого жениха, которого без памяти любит сама… И мысли ее снова пошли по кругу… Нет, это невыносимо! Орелия опять взглянула на часы. Уже десять минут двенадцатого!.. А вот уже двадцать минут…

— Нет, что-то надо делать, — взволнованно обратилась она к графу.

— Если вы так сильно беспокоитесь, то я пойду и посмотрю, что можно предпринять, — невозмутимо отвечал он.

— О, пожалуйста, пожалуйста, сделайте это! — взмолилась Орелия. — Поверьте, я не стала бы затруднять вас такой неприятной просьбой, но я очень-очень волнуюсь, ведь уже поздно!

— Ладно, — ответил он добродушно. — Однако, если посол уволит меня за несоблюдение субординации — тогда, мисс Стэнион, отвечать за это будете исключительно вы!

Орелия попыталась улыбнуться, но безуспешно, а когда граф ушел, стала нервно ходить взад-вперед по гостиной, с каждой минутой беспокоясь все больше. Наконец, когда она была уже на грани отчаяния, появилась Кэролайн, сияющая и счастливая — по причине, о которой красноречиво свидетельствовали выбившиеся из прически локоны, измятое платье и припухшие губы. Было совершенно ясно, как она провела послеобеденное время.

— Граф Карлос говорит, что ты очень нервничаешь, дорогая, но ведь еще так рано!

— Мы должны вернуться домой, — тихо сказала Орелия, — ты же прекрасно понимаешь, как нам трудно будет объяснить, почему мы задержались допоздна… Пожалуйста, поторопись!

— О боже, боже! — с притворным возмущением воскликнула Кэролайн. — Как же трудно существовать на свете под постоянным надзором Совести!

— Извини, — виновато пробурчала Орелия, — но, Кэролайн, будь разумна!

— Но почему же быть разумной всегда так неприятно? — надувшись, возразила ей Кэролайн.

К Орелии подошел посол и поднес ее руку к губам: