– Маккензи, Элизабет – мой клиент и моя гостья, и я не позволю оскорблять ее! К тому же ваши комментарии попахивают расизмом и совершенно неуместны! Возможно, вы подустали? Может быть, вам прилечь? А мы пока произнесем тост, – поднимая бокал, сказал он, – за нашего хозяина Вилли, поблагодарим его за этот чудесный обед, который он устроил для таких замечательных знатоков таких выдающихся произведений искусства! – закончил он, специально подчеркнув слово «знатоков», чтобы всем стало ясно, что Маккензи в их число не входит.

Шоу закончилось, все присутствующие послушно отодвинули стулья, встали и провозгласили тост в честь Вилли. Руперт подошел ко мне и обнял, а Маккензи пулей вылетела из комнаты. Не успела она выйти за дверь, как разодетая в бархат прислуга тут же все прибрала.

– Прошу прощения, Элизабет, – ласковым хриплым тоном произнес Руперт, – ее вообще не стоило сюда звать! Полное отсутствие манер! Все эти глупости насчет жизни Гогена. Она явно просто одержима. Надеюсь, она вас не расстроила?

– Ничуть, спасибо, все в порядке, – проворковала я, просто излучая благодарность в его больших сильных руках.

Остальные гости издавали приличествующие случаю звуки, которые обычно возникают, когда происходит нечто скандальное и крайне неприличное. Шведская модель вышла из-за стола, подошла ко мне и сообщила, что Маккензи – настоящая сучка.

Свои часы я на обед не надевала, поскольку настоящая леди часов не наблюдает, но часы в зале пробили четверть часа, и я огляделась по сторонам в поисках Лоренса. Сходить вместе на вечеринку – отличная идея. Встав из-за стола, Новак подошел к закрытой двери, из-за которой появился манящий розовый свет, и объявил, что десерт будет подан в «тайном» погребе. Все пошли вниз по винтовой лестнице, откуда доносилась оглушительная музыка в исполнении Элиз Массони, стоявшей за диджейским пультом, установленным в гигантской бочке. Над небольшим танцполом висело множество дискотечных шаров, но вскоре танцевать остался один Руперт. Оценив публику, диджей безропотно переключился с берлинского андеграунда на «Blurred Lines». Я впервые видела Руперта на вечеринке и, после того как прошел первый шок, пока я наблюдала, как он делает реверансы в сторону шведской модели, решила, что лучше мне такого больше никогда и не видеть.

– Ну ты как? Не передумала? – спросил Лоренс, уже успевший устроиться на серебристом бархатном диванчике с сигаретой.

– Ни в коем случае, идем!

– Моя машина в конюшнях. Так что скажи, когда будешь готова.

– Ну погоди немножко, мне надо туфли переобуть. Давай через полчаса?

– Договорились! Выходи с главного входа, а потом налево после садовой калитки.

Взяв себя в руки, я таки вышла на танцпол напротив Новака, который махал руками, изображая вечеринку на Ибице. Меня хватило ненадолго, и как только прислуга стала разносить шампанское «Мафусаил» от «Крюг», я тихонько пошла к себе, неся в руках изящные босоножки на шпильке от Стюарта Вайцмана. Рядом с дверью я поставила пару ботинок и на всякий случай прихватила с собой пояс от висевшего в ванной халата. Потом я медленно пошла в сторону комнаты Маккензи, прислушиваясь к звукам набиравшей обороты двумя этажами ниже вечеринки.

Сначала я выключила свет в коридоре, потом очень медленно нажала на дверную ручку. Если бы это и в самом деле был настоящий загородный дом, то ручка бы скрипнула или не поддалась, но здесь все было сделано идеально. В комнате было темно, на лежащей на полу леопардовой шкуре горела ароматическая свеча «Диптик» да светился экран смартфона, отражаясь от черной шелковой пижамы Маккензи. Она сидела по-турецки, с берушами в ушах, и что-то бормотала себе под нос. Когда я приоткрыла дверь, она даже не шелохнулась, хотя из коридора стали слышны звуки музыки. В гостевом крыле, кажется, не было ни души. Медитация и массаж блуждающего нерва прекрасно успокаивают. Она заметила меня только тогда, когда я зажала ее тело между коленок, и ахнула от страха, но тут я резко повернула ее голову вправо, так что она уткнулась лицом мне в плечо, левой рукой я быстро нащупала нужное место за ухом и начала давить большим пальцем на небольшую впадинку. Маккензи пыталась вырваться, но я держала ее крепко, она была такая маленькая, ужасно крошечная, поэтому все ее попытки освободиться только измотали ее, а потом сердце начало останавливаться, и она окончательно перестала сопротивляться. Досчитав до шестидесяти, я почувствовала, как ее голова доверчиво уткнулась мне в плечо. Часы во дворе пробили одиннадцать. Она лежала у меня на руках, я в серебристом, она в черном – настоящая пьета́. Я отсчитала еще одну минуту и ослабила захват. Сильные антидепрессанты могут вызывать преждевременные дегенеративные изменения сонной артерии. Сердечный приступ. Изначально я думала повесить ее в душе на поясе от халата, но она была настолько пожилая и крошечная, что не стоило руки марать. Тело мягко повалилось навзничь, темные очки упали на коврик. Вдруг раздался шелест, что-то мерзкое внезапно упало мне на колени, и я чуть не уронила американку, но быстро поняла, что ее ярко-рыжий боб – на самом деле парик. Голова, прижимавшаяся к моим бедрам, была абсолютно лысой, всего лишь несколько прядей бесцветных волос и шелушащаяся кожа. Меня передернуло от отвращения, но потом мне в голову пришла хорошая идея. Сердечный приступ – это, конечно, хорошо, но пожар – гораздо лучше. Никто еще не спит, все успеют выбраться из дома, но здесь, в сельской местности, если мне повезет, к приезду пожарных от нее останется один пепел.

Выйдя из комнаты, я оставила Маккензи на шкуре, левый наушник подложила под шею, чтобы в случае чего синяк не вызвал подозрений. Мне захотелось проявить уважение и надеть на нее темные очки, но парик уже касался пламени свечи, и мне надо было поторапливаться. Я ушла в свою комнату, помыла руки, потом снова подошла к ее двери, откуда уже тянуло дымом, ароматом свечи и явным химическим запахом горящего парика. Этажом ниже черно-белая плитка жемчужно поблескивала в свете канделябров, отбрасывая тени на гладкие резные балясины. Устоять просто невозможно. Я поправила платье, забила на все и пошла веселиться.

Клумбы с розмарином, прелая листва, пряный запах старого камня – богатство ночных запахов! Лоренс курил, ожидая меня на конюшнях. В темноте он был куда больше похож на себя, каким я его помнила. Для алиби было бы полезно быть не в настроении для вечеринки, но его сутулая, длинноногая фигура напомнила мне другие ночи, запах сирени перед домом на Честер-сквер, и я ощутила волну предвкушения, столь сильную, что на мгновение перестала дышать. Лоренс завел свою древнюю «вольво» и предложил мне дорожку кокаина, уже приготовленную на широкой торпеде.

– Я пас, спасибо.

– Как скажешь, дорогая. Приходите в следующий раз в таком случае. Подержи-ка!

Я с трудом вырулила из ворот, пока он быстро занюхал обе дорожки.

– О-о-о! Бодрит! – Передернувшись, он снова взялся за руль.

– И что у нас там в этом… Уолдгрейве?

– Французская пташка. Раньше заходила к нам. Сдает дом под вечеринки. Ну ты понимаешь. Где тут у нас навигатор, дорогая?