Она подбежала к лодке и озадаченно остановилась. На дно былапостелена жуткообразная куртка с торчащей ватной подкладкой. На куртке лежалБагров. Звук, который Ирка приняла за смех, на самом деле был сонным бормотанием.Выражение лица у него было беспомощное, рот приоткрыт. Иркин гнев мгновенноулетучился.

«Нет, с такой достоверностью притворяться невозможно.Притворяющийся человек обычно лежит с суровым лицом анархиста, который поехалобъявлять войну Вселенной, но по дороге у него поломался велосипед», –подумала она.

На гребном сиденье лодки лежала кроличья шкурка –нежно-серебристая, с подпалом. Ирке случалось видеть ее и прежде, и уже тогдаИрку поразил ее размер. Она представляла себе кроликов значительно меньше.

«Мне нравится ее гладить, хотя я смутно чувствую, чтогладить шкуру неловко. В этом есть что-то некрофильское», – как-то сказалей Багров.

Шкурку подарил ему приятель – сторож яхт-клуба, радостныйтолстяк с жилистыми ногами, поэт и через черточку философ, сто двенадцать разуволенный по собственному желанию со ста двенадцати работ, что составлялоособый предмет его гордости.

Фамилия у «через черточку философа» была распространенная –Кузнецов. Как поэт, он не мог смириться с этим проявлением обыденности иподписывался «Кюзнецов», ссылаясь на какое-то особое родословное дворянскоедрево.

– Понимаешь, он мне рассказывал, что завел кроликаосознанно, чтобы стать убийцей и почувствовать, каково это. Но когда кроликпрожил у него с месяц, Кюзнецов раздумал становиться убийцей и попыталсясбагрить его кому-нибудь. Бесполезно! Никто не берет. Кролики только вмультиках пупсики. А так они только жрут и пачкают опилки, особенно если не скем плодиться.

– Фу! – поморщилась Ирка.

– Чего фу-то? Кто виноват, что кролики так устроены? Вобщем, года через два кролик съел что-то неудачное и развесил уши. Кюзнецовоставил себе шкурку, а потом подарил ее мне. Говорит, у себя никак нельзя былооставить. Когда он видел ее, начинал машинально нашаривать на полке коробку совсянкой.

– Сложный он человек, – заметила Ирка.

Багров кивнул.

– Все хорошие люди на самом деле сложные. Некоторыепритворяются простыми, но без особого успеха, – сказал он.

Ирка долго смотрела на спящего Багрова. В лице Матвея оназамечала то, что прежде пряталось от нее – детскую, почти деликатную мягкость,смешное непоследовательное упрямство и, наконец, жертвенность и благородство.Таким Ирка видела его впервые. Ей чудилось, что она встретилась с новым,незнакомым, неожиданным человеком.

Не успела она впитать лицо Матвея в жадную свою память, какАнтигону, заявившемуся в лодочный сарай вместе с хозяйкой, пришла оригинальная,близкая к гениальности мысль попрыгать с лодки на лодку.

Техника прыжков у кикимора была лягушачья. Согнуть короткиеноги в коленях, опереться длинными руками и вдруг выстрелить всем телом судивительной резвостью. Пару раз он прыгнул удачно, но потом прогнившая лодка,в которую Антигон врезался не ластами даже, а головой, проломилась с сухимтреском, похожим на выстрел. Еще громче был вопль, который издал при этомкикимор.

Матвей открыл глаза. Резко сел в лодке. Шевельнулось весло.Заплакала, жалуясь, уключина.

– О, привет, валькирия! Давно ты здесь? – спросилБагров.

Беспомощность исчезла. Лицо стало жестким, ироничным –приобрело обычное свое выражение. То детское, мягкое, что привлекало Ирку,спряталось, улиткой заползло в панцирь.

«Ну вот! Опять! Странные мы существа, люди. Все хорошеескрываем как проказу. Сворачиваемся, выставляем рога, обиваем себя жесткойарматурой, чтобы жизнь, пиная нас, сломала ногу», – разочарованно подумалаИрка.

– Некромаг не должен спать! – сказала она вслух.

– А что должен делать некромаг?

– Некромаг должен чутко дремать, сжимая в руке кинжал иимея на лице тень рока! Ты же дрых без задних ног как студент, завалившийэкзамен, который знает, что ему поставят на второй пересдаче, потому что натретью преподу будет лень тащиться, – сказала ему Ирка.

Багров провел рукой по лицу, стирая сон.

– Давно ты не заходила. Я скучал, – сказал он.

Ирка слегка покраснела. Ей приятно было это слышать.

– А что, любительницы печенья больше ненавещают? – спросила она сочувственно.

– Нет.

– Чего так плохо-то? А самому к ней прийти? Побегать посупермаркету, натащить полную норку консервов? Если хочешь, чтобы женщина тебялюбила, всегда корми ее из чистого тазика. Разве не это твой коварный принципженского приручения?

Багров нахмурился:

– В каком женском журнале ты вычитала этот бред?

– Ни в каком. Своим умом дошла. Так что с любительницейпеченья?

– Ничего. Любительницы печенья идут по министерствудружбы и простого общечеловеческого интереса, – хладнокровно сообщилБагров.

Ирка с подозрением вспомнила длинные, как у цапли, загорелыеноги. Девушки с такими ногами приспособлены к дружбе не больше, чем свинья кклассическому балету.

– Да? Вот как это теперь называется? А я по какомуминистерству у тебя прохожу?

– По министерству «доведи-меня-до-белого-каления». Ярешил, что больше не буду стоять на светофоре. Знаешь, на каком-нибудь дикооживленном проспекте, бывает, торчишь по два часа, ждешь зеленого, а лампочкаперегорела или светофор заклинило, – зевнул Багров.

– А, ну да… – только и нашлась сказать Ирка.

– Правда, бывает и по-другому. Только плюнешь и уйдешьот светофора, а потом случайно обернешься, а он раз: зажегся зеленым. Выходит,недотерпел и все потерял. Так что я, пожалуй, еще подожду, – произнесБагров, лукаво и насмешливо вглядываясь в нее.

– Жди-жди! Только учти: полезешь через дорогупо-наглому – попадешь под автобус, – предупредила Ирка.

Багров подул на кроличью шкурку, заигравшую серебристымподпалом.

– Ну и зачем ты здесь? С трудом верится, что ты ехалачерез весь город, чтобы спросить, по какому министерству проходит девушка спеченьем, – проговорил он насмешливо.

– Я телепортировала. Это одна секунда.

– Значит, рисковала влипнуть в лодку… Лодка с женскойголовой. А что? Заманчивое украшение. Говорят, приносит кораблямсчастье, – сказал Багров.